Гроздья гнева

– Если б Конни не ушел, мы бы теперь жили в своем домике, он бы учился. И молоко бы покупали. И ребенок родился бы здоровый. А теперь какой он будет? Мне надо пить молоко. – Она сунула руку в карман передника и положила что-то в рот.

Мать спросила:

– Что ты грызешь? Покажи.

– Ничего.

– Покажи, что это у тебя?

– Ну, известка. Я нашла большой кусок.

– Это все равно что землю есть.

– А меня тянет на нее.

Мать долго молчала. Она разгладила руками платье на коленях.

– Это бывает, – сказала она наконец. – Я раз съела кусок угля, когда была беременная. Большой кусок угля. Бабка меня отругала. А ты не говори так про ребенка. Ты даже думать об этом не имеешь права.

– Ни мужа. Ни молока.

Мать сказала:

– Будь ты здоровая, я бы тебе всыпала как следует. Пощечину бы залепила. – Она встала и ушла в палатку. И вскоре вышла и, остановившись перед Розой Сарона, протянула руку. – Смотри! – В руке у нее были маленькие золотые серьги. – Это тебе.

Глаза у Розы Сарона повеселели, но она тут же отвела их в сторону.

– У меня уши не проколоты.

– А я сейчас их проколю. – Мать снова ушла в палатку. Она вернулась с картонной коробочкой в руках. Быстро продела в иглу нитку, взяла ее вдвое и завязала несколько узелков. Потом продела нитку во вторую иглу, тоже завязала ее узелками и вынула из коробочки пробку.

– Больно будет. Ой!

Мать подошла к Розе Сарона, сунула пробку ей за ухо и проколола мочку иглой.

Роза Сарона съежилась.

– Колет. Ой, будет больно!

– Больнее не будет.

– Нет, будет.

– Ну, хорошо. Давай сначала посмотрим с другой стороны. – Она подложила пробку ей за ухо и проколола вторую мочку.

– Ой, будет больно!

– Тише, тише, – сказала мать. – Вот и все.

Роза Сарона с удивлением посмотрела на нее. Мать перерезала нитки и протянула в обе мочки по узелку.

– Ну вот, – сказала она. – Теперь будем каждый день протягивать по одному узелку, а через две недели сможешь надеть серьги. Возьми! Это теперь твое. Спрячь их у себя.

Роза Сарона осторожно потрогала уши и посмотрела на капельки крови, оставшиеся на пальцах.

– Совсем не больно. Только чуть укололо.

– Это давно надо было сделать, – сказала мать. Она взглянула дочери в лицо и торжествующе улыбнулась. Ну, кончай с посудой. Ребенок у тебя будет хороший. Я чуть не забыла, – тебе рожать скоро, а уши не проколоты. Ну, теперь не страшно.

– Разве это что-нибудь значит?

– Конечно, – сказала мать. – Конечно, значит.

Эл неторопливо шел к площадке для танцев. Поравнявшись с одной маленькой палаткой, он негромко свистнул и зашагал дальше. Он вышел за черту лагеря и сел на траву.

Красная каемка облаков, собравшихся на западе, потухла, и сердцевина у них стала черная. Эл почесал ноги и поднял голову, глядя в вечернее небо.

Через несколько минут невдалеке показалась девушка – белокурая, хорошенькая, с точеными чертами лица. Она молча села рядом с ним на траву. Эл обнял ее за талию, и его пальцы забрались чуть повыше.

– Не надо, – сказала она. – Щекотно.

– А мы завтра уезжаем, – сказал Эл.

Она испуганно посмотрела на него.

– Завтра? Куда?

– Дальше на север, – небрежно бросил он.

– А мы поженимся?

– Поженимся – когда-нибудь.

– Ты говорил, что совсем скоро! – сердито крикнула она.

– Как скоро, так сейчас.

– Ты же обещал! – Его пальцы забрались еще выше. – Отстань! – крикнула она. – Ты говорил, мы поженимся.

– Ну и поженимся.

– А теперь собрался уезжать?

Эл спросил:

– А чего ты разволновалась? Забеременела, что ли?

– Нет.

Эл рассмеялся.

– Выходит, я даром время терял.

Она вздернула подбородок, вскочила.

– Хорошо, Эл Джоуд! Ты больше ко мне не лезь. Я на тебя и смотреть не стану.

– Брось. Ну что еще выдумала!

– Вообразил о себе бог знает что. Ишь – удалец выискался!

– Ну подожди.

– Думаешь, я буду с тобой гулять? Как бы не так. Будто у меня других нет!

– А ты подожди.

– Убирайся!

Эл вдруг подался вперед, схватил ее за щиколотку и рванул к себе. Она упала, он обнял ее и зажал ей рукой злобно кривившийся рот. Она пыталась укусить его, но он сдержал ее другой рукой, а ладонь выгнул чашечкой. И через минуту она затихла, а еще через минуту они уже смеялись, лежа в сухой траве.

– Мы скоро вернемся, – сказал Эл. – Я привезу много денег. Поедем с тобой в Голливуд, будем ходить в кино.

Она лежала на спине. Эл нагнулся над ней. Он увидел черные облака, отражавшиеся в ее глазах, и он увидел в ее глазах яркую ночную звезду…

– Поедем на поезде, – сказал Эл.

– А когда это будет? – спросила она.

– Ну, может, через месяц, – ответил он.

Сумерки сгустились; отец и дядя Джон сидели на корточках у крыльца конторы, где собрались и другие главы семейств. Перед глазами у них была ночь и неизвестное будущее. Маленький управляющий в потертом белом костюме стоял, облокотившись на перила крыльца. Лицо у него было усталое, осунувшееся.

Хастон повернулся к нему.

– Вы бы пошли вздремнуть, мистер.

– Да, не мешает. Сегодня ночью в одной палатке у третьего корпуса были роды. Я скоро стану настоящей повивальной бабкой.

– Надо уметь и это, – сказал Хастон. – Женатому человеку все надо уметь.

Отец сказал:

– Мы завтра уезжаем.

– Вот как? Куда же?