Гроздья гнева

– Думаем, дальше на север. Может, устроимся на сбор хлопка. Сидим без работы. Есть нечего.

– А там есть работа? – спросил Хастон.

– Не знаю, но ведь тут-то ее наверняка нет.

– Немного погодя будет, – сказал Хастон. – Мы решили ждать.

– Уезжать не хочется, – продолжал отец. – Народ здесь хороший… уборные и все такое прочее. Да ведь кормиться-то надо. Бак у нас заправлен. Куда-нибудь доберемся. Мы здесь мылись каждый день. Я в жизни таким чистым не ходил. И ведь чудно́ – раньше мылся только раз в неделю, а по́том от меня не пахло. А теперь – пропустишь день, и от тебя разит. Отчего бы это? От частого мытья, что ли?

– Может, ты раньше просто не замечал этого? – сказал управляющий.

– Все может быть. Не хочется уезжать.

Маленький управляющий стиснул виски ладонями.

– Чует мое сердце, будет сегодня ночью еще один новорожденный, – сказал он.

– У нас в семье тоже скоро ожидается, – сказал отец. – Здесь бы ей лучше было рожать. Куда лучше.

Том, Уилли и метис Джул, болтая ногами, сидели на краю танцевальной площадки.

– А я табачку раздобыл, – сказал Джул. – Закурим?

– С удовольствием, – сказал Том. – Я век не курил. Он аккуратно свернул папиросу, стараясь не просыпать табак.

– Жалко вас провожать, – сказал Уилли. – Вы люди хорошие.

Том закурил.

– Я много над этим думал – уезжать, оставаться? Поскорее бы осесть где-нибудь.

Джул взял у него свою пачку табака.

– Да, плохо нам живется, – сказал он. – У меня дочка маленькая. Думал, пошлю ее в школу. А какая там школа, когда подолгу нигде не задерживаешься. Поживешь немного в одном месте, и надо тащиться дальше.

– Хоть бы нам в эти гувервили не пришлось заезжать, – сказал Том. – Я в одном натерпелся страху.

– А что, понятые донимали?

– Боялся, как бы не убить кого, – ответил Том. – Мы и побыли-то в нем совсем недолго, а я просто кипел весь. Приехал понятой, забрал моего приятеля, – а за что? Тот ему слово поперек сказал. Я просто еле сдерживал себя.

– А ты бастовал когда-нибудь? – спросил Уилли.

– Нет.

– Я все думаю: почему понятые у нас в лагере не бесчинствуют? Неужели же их удерживает тот маленький из конторы? Нет, сэр, тут дело не в этом.

– В чем же? – спросил Джул.

– А в том, что мы действуем сообща. Понятой если протянет лапу, так не к одному человеку, а ко всему лагерю. А на это он не осмелится. Нам только крикнуть, все двести человек прибегут. Тут один организатор из союза собрал народ у дороги. Говорит, так повсюду можно сделать. Держись друг за дружку – и только. С двумя стами человек шутки плохи. Они одиночек выхватывают.

– Ну, хорошо, будет союз, – сказал Джул. – Но ведь без вожаков не обойдешься. А схватят вожака – и союз твой поминай как звали.

– Когда-нибудь придется над этим подумать, – сказал Уилли. – Я здесь уже целый год, а заработная плата падает на глазах. Сейчас семью никак не прокормишь, и день ото дня все хуже и хуже. Что ж нам, сидеть сложа руки и голодать? Просто не знаю, что и делать. Лошадей кормят, даже если они стоят без работы, хозяину и в голову не придет морить их голодом. А вот когда на него работают люди, плевал он на них. Выходит, лошадь дороже людей? Не понимаю я этого.

– Мне уж и думать не хочется, – сказал Джул. – А думать надо. Вот у меня дочка. Сами знаете – красавица. Ей здесь даже приз выдали за красоту. А что с ней дальше будет? Худеет не по дням, а по часам. Смотреть на нее больно. Красавица… Я под конец не выдержу и что-нибудь такое сотворю!..

– Что? – спросил Уилли. – Что ты сотворишь – пойдешь на воровство, сядешь в тюрьму? Убьешь кого-нибудь, угодишь на виселицу?

– Не знаю, – сказал Джул. – У меня ум за разум заходит. Просто ум за разум заходит.

– А я здешние танцы еще не раз вспомню, – сказал Том. – Такие редко где бывают. Что ж, пора спать. Всего вам хорошего. Еще повстречаемся. – Он пожал им руки.

– Обязательно повстречаемся, – сказал Джул.

– Ну, всего вам хорошего. – Том ушел и скрылся в темноте.

В темной палатке Джоудов на матраце лежали Руфь и Уинфилд, а мать пристроилась рядом с ними. Руфь шепнула:

– Мать…

– Что? Ты еще не спишь?

– Ма… а там, куда мы едем, будет крокет?

– Не знаю. Спи. Завтра рано вставать.

– Тогда лучше здесь остаться, где есть крокет.

– Ш-ш!

– Ма, а Уинфилд сегодня побил одного мальчика.

– Нехорошо.

– Я знаю. Я ему так и сказала. Он его по носу ударил. Ух, черт! Кровь так и полилась.

– Не надо такие слова говорить. Нехорошо.

Уинфилд повернулся к ним лицом.

– Он обозвал нас Оки, – с ненавистью сказал Уинфилд. – А про себя говорит: я не Оки, я из Орегона. А вы, говорит, поганые Оки. За это я его и побил.

– Ш-ш! Это нехорошо. Пусть его дразнит, тебе-то что?

– А я не хочу, – злобно сказал Уинфилд.

– Ш-ш! Спите.

Руфь сказала:

– Ты бы видела – кровь как брызнет, всю рубашку ему залила.

Мать выпростала руки из-под одеяла и легонько хлопнула Руфь пальцем по щеке. Девочка замерла на минуту, потом шмыгнула носом и беззвучно заплакала.

В санитарном корпусе, в двух смежных уборных, сидели отец и дядя Джон.

– Хоть напоследок подольше посидеть, – сказал отец. – Хорошие уборные. Помнишь, как ребятишки перепугались, когда в первый раз спустили воду.