Грозный. Буденновск. Цхинвал. Донбасс

Вернемся, однако, в российский Донецк. В этот раз границу пересекаем днем. На фантастическом драндулете, напоминающем «виллис» времен Второй мировой. Драндулет скрепит и трясется, и я опасаюсь, что он развалится. Ухабы закончились, пошла ровная дорога. Но ехать все равно некомфортно. Дело в том, что перед нами прошла танковая колонна. И мы тарахтим колесами по выщерблинам, оставленным гусеницами, как по стиральной доске. Тррр-трррр. Мчим минуту, две – бац! Утыкаемся в высоко поднятую корму танка Т‑55. То ли свалился в кювет, то ли подбит, башня в сторону, но не горит. Объезжаем, едем дальше. Впереди первый украинский поселок. На окраине, в пыльных кустах, люди в камуфляже старого российского образца. Человек десять. Все в возрасте. Ни бронежилетов, ни подсумков, ни ремней. Только автоматы Калашникова в руках. Лица сосредоточенные, оглядываются по сторонам. Один из них выходит и поднятой рукой останавливает наш драндулет. Водитель с обреченным выдохом дает по тормозам. У меня холодеет внутри. Кто такие? Если украинская нацгвардия – все, конец командировке. Мы стоим и покорно смотрим на подошедшего. Фу ты, георгиевская ленточка! Она слишком мала, чтоб заметить ее издалека. Наш. Ему на вид лет сорок, лицо не военное. Он больше похож на богатого коммерсанта или на топ-менеджера. Благородная седина в смоляных волосах. Лицо гладко выбритое, можно сказать холеное, кожа смуглая, глаза черные. Кавказец? Но обращается он к водителю на чистом русском:

– Вы ехали спокойно? Тихо там?

– Тихо.

– Укропов не видели?

– Нет. Танк видели. Вон там, у моста застрял.

Ополченец дернулся, скривился, как от зубной боли.

– То, что видел, забудь.

Выскакиваем на шоссе. «Стиральная доска» от танковых гусениц и на асфальте не пропадает. Зудим колесами до первого блок-поста. Его маленький гарнизон – сплошные деды, пенсионеры. С охотничьими ружьями. Один из них, импозантный, как из театра. Пират XXI века. Высокий, грузный. Треники с отвислыми коленями, линялая майка-тельняшка. На голову намотана чалма, а‑ля горец-Моргунов из «Кавказской пленницы». На боку палаш без ножен, в руках обрез. На белой дряблой коже выцветшие татуировки. Плечи покрывают восьмиконечные звезды с раскрашенными оконечностями. На груди церковные купола. Смотрит на нас, как гладиатор, сурово. «Идущие на смерть приветствуют…»

Июльский Луганск пуст. Мертвый город. Дома целы, дороги подметены, а людей нет. Как после взрыва нейтронной бомбы. Редко машина какая промчится по улице. Я видел пустые города. В Боснии мусульманский Сараево был таким, окруженный сербами. Грозный, пустой и страшный, в декабре девяносто четвертого. Перед штурмом. Вот и Луганск сжался, скукожился в ожидании удара.

Жизнь более-менее кипит в центральной гостинице «Луганск». На постое только журналисты. Ими занят весь двенадцатый этаж. Берем номера на ночь и всей съемочной группой отправляемся перекусить в ближайшее кафе. Посмотрим, как тут кормят в дни войны. Так, пиво есть. Шашлык. Оператор Серега берет коктейль с отвратительным названием «Амфетамин». Гарсон поджигает жидкость зажигалкой. Серега тут же высасывает химическое зеленое пламя через соломинку. Ну прям факир. И тут мы вынужденно отрываем свое внимание от стола. На дороге шум мощных движков. Провожаем взглядом мчащуюся мимо колонну «Градов». Ого! Луганской республике явно есть чем отбиваться. Я вспоминаю обрывки фраз, услышанные мною час назад в фойе гостиницы:

– А?! Ночью?! Опять в подвале просидели? Ну понятно…

– Сегодня опять стрелять будут.

– По Металлисту?

– Я думаю, прям по городу.

Мне говорили, что украинская артиллерия бьет по Луганску. Вместе с пушками работает и «Тюльпан» – двухсотмиллиметровый реактивный миномет.

У него снаряд, как ведро. На Кавказе, помню, рядом с нашим лагерем стоял такой дивизион. И стрелял он по ночам. «Тюльпан» выталкивает свою мину на орбиту. А там, в самой высокой точке запускается реактивный двигатель и влечет снаряд к цели. Просыпаясь от громкой канонады, я лежал с открытыми глазами. Пытался рассмотреть небо сквозь брезент армейской палатки. Мне казалось, что мина зависает аккурат надо мной. И я думал: вот не запустится у нее движок, и плюхнется эта куча тротила на наш бивуак. И образуется вместо лагеря большая-большая яма. Потом дивизион «Тюльпанов» наши военные продали куда-то в Африку, и я успокоился.

А в Луганске ночью сквозь плотно задраенный стеклопакет я слышу, как «Град» пускает свои снаряды. И уходят они куда-то вдаль. По-моему, это не они нас, это мы их мочим.

Утро в гостинице мы проводим, словно в мирное время. Берем багаж и топаем в лифт, спускаемся на завтрак. По пути в кабинку, увлеченные беседой, заходят два незнакомых мне репортера.

– Хороший рюкзачок!

– Ну да.

– Вот только «кэмлбэг» совсем не нужен. Зачем этот бурдюк с собой таскать?

– Не скажи. Я в него воды наливаю, на целый день хватает.

– Ты вина налей, и день короче будет.