Грозовой перевал

Когда я пришла во второй раз, Линтон как будто приободрился, и Зилла (их ключница) убрала нам комнату и развела огонь и сказала, что мы можем делать, что хотим, потому что Джозеф на молитвенном собрании, а Гэртон Эрншо ушел с собаками (стрелять фазанов в нашем лесу, как я узнала после). Она угостила меня подогретым вином и пряником и казалась удивительно добродушной; и мы сидели у огня – Линтон в кресле, а я в маленькой качалке, и смеялись и болтали так весело, и так много нашлось у нас, о чем говорить: мы придумывали, куда мы будем ходить и что мы будем делать летом. Но лучше мне не пересказывать, ты все равно скажешь, что все это глупости.

Все ж таки однажды мы чуть не поссорились. Он сказал, что жаркий июльский день лучше всего проводить так: лежать с утра до вечера на вереске средь поля, и чтобы пчелы сонно жужжали в цветах, а жаворонки пели бы высоко над головой и чтобы все время ярко светило солнце и небо сияло, безоблачно-синее. Таков его идеал райского блаженства. А я нарисовала ему свой: качаться на зеленом шелестящем дереве, когда дует западный ветер и быстро проносятся в небе белые облака, и не только жаворонки, но и дрозды, и малиновки, и коноплянки, и кукушки звенят наперебой со всех сторон, и вересковые поля стелются вдали, пересеченные темными прохладными ложбинами, рядом зыблется высокая трава и ходит волнами на ветру; и леса, и шумные ручьи, и целый мир, пробужденный, неистовый от веселья! Линтон хотел, чтобы все лежало в упоении покоя; а я – чтобы все искрилось и плясало в пламенном восторге. Я сказала ему, что его рай – это что-то полуживое; а он сказал, что мой – это что-то пьяное. Я сказала, что я в его раю заснула бы, а он сказал, что в моем он не мог бы дышать, и стал вдруг очень раздражительным. Наконец мы согласились на том, что испытаем и то, и другое, когда будет подходящая погода; и затем расцеловались и стали опять друзьями.

Просидев тихонько еще час, я обвела глазами всю большую комнату с ее гладким незастланным пологом и подумала, как здесь будет хорошо играть, если отодвинуть стол. И вот я попросила Линтона позвать Зиллу, чтоб она помогла нам – и мы поиграем в жмурки; пусть она нас ловит: понимаешь, Эллен, как, бывало, мы с тобой. Он не захотел: в этом, сказал он, мало удовольствия, но согласился поиграть со мной в мяч. Мы нашли два мяча в шкафу, в груде старых игрушек – волчков, и обручей, и ракеток, и воланов. Один был помечен буквой «К», другой буквой «X»; я хотела взять себе с буквой «К», потому что это могло означать «Кэтрин». А «X» годилось для «Хитклиф» – его фамилии; но у «X» стерлась завитушка, и Линтону не понравилось. Я все время выигрывала, он опять рассердился и закашлялся и вернулся в свое кресло. Все же в тот вечер он легко приходил снова в хорошее настроение: ему полюбились две-три милые песенки – твои песенки, Эллен; и когда я собралась уходить, он просил и умолял меня прийти опять на следующий вечер, и пришлось мне пообещать. Мы с Минни летели домой, легкие, как ветер; и всю ночь до утра я видела во сне Грозовой Перевал и моего милого двоюродного брата.

На другой день мне было грустно: отчасти оттого, что тебе стало хуже, отчасти же потому, что хотелось, чтобы папа знал про мои прогулки и одобрял их. Но после чая взошла луна, и, когда я поехала, мрак был пронизан светом. «У меня будет еще один счастливый вечер», – думала я про себя; и что меня радовало вдвойне – у моего милого Линтона тоже. Я проехала их сад и хотела обогнуть дом, когда этот Эрншо встретил меня, взял у меня поводья и велел мне пройти с главного входа. Он потрепал Минни по загривку, назвал ее славной лошадкой – и видно было, что он хочет, чтобы я поговорила с ним. Но я ему только велела оставить мою лошадку в покое, а не то она его лягнет. Он ответил со своим грубым выговором, что от этого «большой беды для него не будет», и покосился, ухмыляясь, на ее ноги. Тут мне почти захотелось, чтобы Минни показала ему себя; но он пошел открывать дверь и, когда поднимал засов, посмотрел на надпись над нею и сказал с какой-то глупой смесью застенчивости и важности:

– Мисс Кэтрин! Я теперь могу прочитать эту штуку!

– Чудеса! – воскликнула я. – Что ж, послушаем… Вы, значит, поумнели!

Он, запинаясь, по слогам, протянул имя – «Гэртон Эрншо».

– А цифры? – сказала я, чтоб его подбодрить, потому что он запнулся – и ни с места.

– А их я еще не умею разбирать, – ответил он.

– Эх, глупая голова! – сказала я, весело рассмеявшись над его провалом.