Грозовой перевал

Дурак глазел на меня, и на губах у него блуждала ухмылка, а над глазами нависла туча – точно он и сам не знал, не следует ли и ему рассмеяться вместе со мною, – означают ли мои слова милую дружественность или же – как было на деле – презрение. Я разрешила его сомнения, снова приняв строгий вид и приказав ему удалиться, потому что пришла я не к нему, а к Линтону. Он покраснел (я это разглядела при лунном свете), снял руку с засова и побрел прочь – воплощение уязвленного тщеславия. Он, кажется, вообразил, что, научившись разбирать по складам свое имя, сравнился в совершенствах с Линтоном; и был крайне поражен, что я думаю иначе.

– Постойте, мисс Кэтрин! – перебила я. – Не стану бранить вас, дорогая, но тут мне ваше поведение не нравится. Если бы вы не забывали, что Гэртон вам такой же двоюродный брат, как и мистер Хитклиф, вы почувствовали бы, как неправильно вы отнеслись к нему. Во всяком случае, его желание сравняться с Линтоном надо признать благородным честолюбием; и, вероятно, он начал учиться не только ради того, чтобы похвастаться: я уверена, вы еще раньше заставили его устыдиться своего невежества и он захотел исправить это и заслужить вашу похвалу. Осмеять его первую, не совсем успешную попытку – разве так вы его воспитаете? Если бы вы росли в его условиях, думаете, вы были бы менее грубой? Он был таким же умным и живым ребенком, как вы; и мне больно, что теперь его презирают из-за того, что этот низкий Хитклиф так несправедливо обошелся с ним!

– Ну-ну, Эллен, уж не собираешься ли ты заплакать? – воскликнула она, удивившись, что я так близко принимаю это к сердцу. – Подожди, ты сейчас узнаешь, затем ли он стал учиться грамоте, чтобы заслужить мою похвалу, и стоило ли быть любезной с этим невежей. Я вошла; Линтон лежал на скамейке и привстал, чтобы со мной поздороваться.

– Я сегодня болен, Кэтрин, милая моя, – сказал он, – так что разговаривай ты, а я буду слушать. Подойди и сядь подле меня. Я был уверен, что ты не нарушишь слова, и я опять возьму с тебя обещание, пока ты не ушла.

Я теперь знала, что не должна его волновать, потому что он болен; говорила мягко, не задавала вопросов и старалась ничем не раздражать его. Я принесла ему несколько моих книг – самых лучших; он попросил меня почитать ему вслух, и я раскрыла было книгу, когда Эрншо распахнул настежь дверь; пораздумав, он решил обидеться. Он подошел прямо к нам, схватил Линтона за руку и вытащил его из кресла.

– Ступай в свою комнату! – сказал он еле внятно – так его душило бешенство; и лицо у него словно вспухло и перекосилось. – И ее забери с собой, раз она пришла только к тебе: вам не удастся выжить меня отсюда. Убирайтесь оба!

Он осыпал нас руганью и, не дав Линтону опомниться, прямо-таки выбросил его в кухню; а когда я пошла за ним, он стиснул кулак – видно, в сильном желании прибить меня. В первое мгновение я испугалась и обронила одну из книг, а он, поддав ногой, швырнул ее мне вслед и захлопнул дверь. Я услышала злобный трескучий смешок около печки и, обернувшись, увидела этого мерзкого Джозефа: он стоял, потирая свои костлявые руки, и трясся.

– Я так и знал, что он вас выставит! Замечательный парень! У него правильное чутье: он знает… н-да, он знает не хуже меня, кто тут будет хозяином… хе-хехе! Вот он и шуганул вас, как надо! Хе-хе-хе!

– Куда нам идти? – спросила я у своего брата, не обращая внимания на издевки старика.

Линтон побелел и весь дрожал. В эту минуту он был совсем не мил, Эллен: какое там не мил – он был страшен. Его худое большеглазое лицо все перекосилось в дикой и бессильной ярости. Он схватился за ручку двери и рванул ее: дверь оказалась заперта с той стороны.

– Впусти, или я тебя убью! Впусти, или я тебя убью! – не говорил он, а прямо визжал. – Черт! Дьявол!.. Я тебя убью… Убью!

Джозеф опять засмеялся своим квакающим смехом.

– Эге, это уже папаша, – хрипел он, – это папаша! В нас всегда есть понемногу от обоих. Ничего, Гэртон, мальчик мой, не бойся! Ему до тебя не добраться!