Грозовой перевал

– Мистер Хитклиф! Хозяин! – закричала я. – Бога ради, не глядите вы так, точно видите неземное видение.

– Бога ради, не орите так громко, – ответил он. – Осмотритесь и скажите мне: мы здесь одни?

– Конечно, – был мой ответ, – конечно, одни.

Все же я невольно повиновалась ему, как если б не совсем была уверена. Взмахом руки он отодвинул от себя посуду на столе и наклонился вперед, чтоб лучше было глядеть.

Теперь я поняла, что смотрел он не на стену, потому что, хоть я-то видела только его одного, было ясно, что взгляд его прикован к чему-то на расстоянии двух ярдов от него. И что бы это ни было, оно, очевидно, доставляло ему чрезвычайное наслаждение и чрезвычайную муку, во всяком случае, выражение его лица, страдальческое и восторженное, наводило на такую мысль. Воображаемый предмет не был неподвижен: глаза Хитклифа следовали за ним с неутомимым старанием, и, даже когда он говорил со мной, они ни на миг не отлучались. Напрасно я ему напоминала, что он слишком долго остается без еды. Если он, уступая моим уговорам, шевелился, чтобы к чему-либо притронуться, если протягивал руку, чтобы взять ломтик хлеба, пальцы его сжимались раньше, чем дотягивались до куска, и застывали на столе, забыв, зачем потянулись.

Я сидела, набравшись терпения, и пробовала отвлечь его мысль от поглощавшего его раздумья, покуда он не встал, раздосадованный, и не спросил, почему я не предоставлю есть тогда, когда ему захочется; и он добавил, что в следующий раз мне незачем ждать – я могу поставить все на стол и уйти. Проговорив эти слова, он вышел из дому, медленно побрел по садовой дорожке и скрылся за воротами.

Тревожно проходили часы; снова настал вечер… Я до поздней ночи не ложилась, а когда легла, не могла уснуть. Он вернулся за полночь и, вместо того чтобы идти в спальню и лечь, заперся в нижней комнате. Я прислушивалась и ворочалась с боку на бок и наконец оделась и сошла. Слишком уж было томительно лежать и ломать голову над сотнями праздных опасений.

Мне слышно было, как мистер Хитклиф без отдыха мерил шагами пол и то и дело нарушал тишину глубоким вздохом, похожим на стон. Бормотал он также и отрывистые слова; единственное, что мне удалось разобрать, было имя Кэтрин в сочетании с дикими выражениями нежности или страдания; и он произносил его так, как если бы обращался к присутствующему человеку: тихо и веско, вырывая из глубины души. У меня недоставало храбрости прямо войти к нему в комнату, но я хотела отвлечь его от его мечтаний и для этого завозилась на кухне у печки – поворошила в топке и стала выгребать золу. Это привлекло его быстрей, чем я ждала. Он тотчас открыл дверь и сказал:

– Нелли, иди сюда. Уже утро? Принеси свечу.

– Бьет четыре, – ответила я. – Свеча нужна вам, чтобы взять ее наверх? Вы могли бы засветить ее от этого огня.

– Нет, я не хочу идти наверх, – сказал он. – Подойди сюда, разведи мне огонь и делай в комнате все, что нужно.

– Сперва я должна раздуть угли докрасна здесь, на кухне, а там уже можно будет принести жару и сюда, – возразила я и, придвинув стул, взялась за раздувальные мехи.

Он между тем шагал взад и вперед в состоянии, близком к сумасшествию; и его тяжелые вздохи так часто следовали один за другим, что, казалось, просто не оставляли ему возможности дышать.

– Когда рассветет, я пошлю за Грином, – сказал он. – Я хочу задать ему несколько юридических вопросов, пока я могу еще занимать свои мысли такими вещами и пока я в состоянии действовать спокойно. Я до сих пор не написал завещания. Да и как распорядиться своею собственностью – все никак не надумаю. Я бы с радостью уничтожил ее в прах.

– Я бы так не говорила, мистер Хитклиф, – вставила я свое слово. – Повремените лучше с завещанием; вам самое время покаяться во многих ваших несправедливых делах. Я никогда не думала, что нервы у вас могут так ослабеть. Сейчас, однако, они у вас в крайнем расстройстве – и почти целиком по собственной вашей вине. Как вы провели последние три дня! Да это свалило бы с ног и титана. Поешьте хоть немного и поспите. Вы только посмотрите на себя в зеркало – и увидите, до чего необходимы вам и еда, и сон: щеки у вас ввалились, а глаза налиты кровью, как у человека, который умирает с голоду и слепнет от бессонницы.

– Не моя вина, что я не могу ни есть, ни спать, – возразил он. – Уверяю вас, это происходит не вследствие определенного намерения. Я буду спать и есть, когда наконец получу возможность. Но это же все равно что предлагать человеку, бьющемуся в воде, чтоб он отдохнул, когда еще один только взмах руки, и он достигнет берега! Я должен сперва выбраться на берег и тогда отдохну. Хорошо, не надо мистера Грина. А что касается покаяния в несправедливых делах, так я не совершал никаких несправедливостей, мне каяться не в чем. Я слишком счастлив; и все-таки я счастлив недостаточно. Моя душа в своем блаженстве убивает тело, но не находит удовлетворения для себя самой.

– Вы счастливы, хозяин? – вскричала я. – Чудное это счастье! Если вы можете выслушать меня без гнева, я дала бы вам один совет, который сделает вас счастливей.