Грозовой перевал

– Она бросила их в самообольщении, – ответил он, – вообразив, будто я романтический герой, и ожидая безграничной снисходительности от моей рыцарской преданности. Едва ли я могу считать ее человеком в здравом уме – так упрямо верит она в свое фантастическое представление обо мне и всем поведением старается угодить этому вымышленному герою, столь ей любезному. Но теперь, мне думается, она начинает понимать, что я такое: я больше не вижу глупых улыбок и ужимок, раздражавших меня вначале, и безмозглой неспособности понять, что я не шучу, когда высказываю ей в лицо свое мнение о ней и о ее глупой влюбленности. Потребовалось огромное напряжение всех ее умственных способностей, чтобы сообразить наконец, что я ее не люблю. Я думал одно время, что, сколько ее ни учи, этого ей не вдолбишь. Но все-таки она и сейчас плохо понимает, ибо сегодня утром она объявила как потрясающую новость, что мне действительно удалось внушить ей ненависть ко мне! Воистину геркулесов подвиг, уверяю тебя! Если я этого достиг, мне есть чему порадоваться. Могу ли я верить вашему избавлению, Изабелла? Вы уверены, что ненавидите меня? Если я вас оставлю одну на полдня, вы не придете ко мне опять, вздыхая и подольщаясь? Конечно, ей хотелось бы, чтоб я в твоем присутствии разыграл воплощенную нежность: ее тщеславие уязвлено, когда правда выставлена напоказ. А по мне, пусть хоть весь свет узнает, что страсть была здесь только с одной стороны: я никогда не лгал ей на этот счет. Я не проявлял притворной мягкости – в этом она не может меня обвинить. Первое, что я сделал на ее глазах, когда мы расстались с Мызой, – я повесил ее спаниеля; и когда она стала молить за собачку, первые мои слова были о том, что я с радостью повесил бы всех и каждого, кто принадлежит к ее дому, за исключением одного существа, – возможно, она приняла оговорку на свой счет. Но никакое зверство не претило ей: я думаю, ей от природы свойственно восхищаться зверством, лишь бы ничто не грозило ее собственной драгоценной особе! Так разве это не верх нелепости, не чистейший идиотизм, если такая жалкая рабыня, скудоумная самка, легавая сука возмечтала, что я могу ее полюбить? Скажи своему господину, Нелли, что я в жизни не встречал такого презренного существа, как его сестра. Она позорит даже такое имя, как Линтон. Я проделывал всякие опыты, проверяя, какое еще унижение она способна вынести и вновь приползти к моим ногам, – и случалось, я должен был пойти на послабления только потому, что у меня не хватало изобретательности. Но скажи ему также, что его братское и судейское сердце может не тревожиться, – я строго держусь в границах закона. До сих пор я избегал дать ей хоть малейшее право требовать развода. Более того: ей не придется никого просить, чтобы нас разлучили. Если она желает, она может уйти, поскольку ее присутствие не искупается тем удовольствием, какое получаешь, мучая ее!

– Мистер Хитклиф, – сказала я, – это разговор умалишенного. Ваша жена, по всей вероятности, убеждена, что вы сумасшедший; по этой причине она была до сих пор терпелива с вами. Но теперь, когда вы говорите, что она может уйти, она, несомненно, воспользуется разрешением. Ведь вы не настолько очарованы, сударыня, чтоб оставаться с ним по доброй воле?

– Брось, Эллен! – ответила Изабелла, и ее глаза гневно заискрились; их взгляд не оставлял сомнений, что старания ее супруга возбудить в ней ненависть не остались бесплодными. – Не верь ни одному его слову. Он лживый бес! Чудовище, не человек! Он мне и раньше не раз говорил, что я могу от него уйти; и я сделала однажды такую попытку, но не осмелюсь ее повторить! Только обещай, Эллен, что не передашь ни полслова из его гнусных речей моему брату или Кэтрин. Что бы он тут ни утверждал, у него одно желание – довести Эдгара до отчаяния. Он говорит, что женился на мне с целью получить власть над Эдгаром; но он ее не получит – я скорей умру! Я надеюсь – о том лишь и молюсь, – что он забудет свое дьявольское благоразумие и убьет меня! Я не помышляю об иной радости, как умереть самой или увидеть мертвым его!

– Так! На сегодня довольно! – сказал Хитклиф. – Если тебя вызовут в суд, Нелли, вспомни эти слова! И погляди внимательно ей в лицо: еще немного, и она станет подходящей парой для меня. Нет, сейчас вас нельзя предоставить самой себе, Изабелла; и будучи вашим законным покровителем, я должен опекать вас, как ни противопоказана мне эта обязанность. Ступайте наверх, мне нужно сказать кое-что Эллен Дин с глазу на глаз. Нет, не сюда: я вам сказал, наверх! Чтобы выйти на лестницу, детка, вам надо вон в ту дверь!

Он схватил ее и вытолкнул из комнаты и вернулся, бормоча:

– Во мне нет жалости! Нет! Чем больше червь извивается, тем сильнее мне хочется его раздавить! Какой-то нравственный зуд. И я расчесываю язву тем упорней, чем сильнее становится боль.

– А вы понимаете, что значит слово «жалость»? – сказала я, торопясь взять с полки шляпу. – Вы ее хоть раз в жизни почувствовали?