Грубиян

На семинаре по патопсихологии мне всё же удаётся вспомнить всё то, что я полночи так старательно учила, и получить пятёрку, отчего сведённые нервным напряжением плечи расслабляются. Однако по мере приближения конца учебного дня моя нервозность возвращается. Удивительно: все студенты только и ждут этого момента, а я была бы рада, если бы пар было больше — чтобы проводить в универе львиную долю времени и не видеть этой домашней «грязи».

После последней пары мы с Алисой расстаёмся, и она выбивает из меня обещание позвонить ей вечером. До дома плетусь медленно, словно на эшафот, но облегчённо выдыхаю, когда понимаю, что в квартире никого нет. От голода практически валюсь с ног, но пытаюсь оставаться в сознании, потому что во что бы то ни стало должна навести в доме порядок. Отцу не будет никакого дела до того, что я на грани голодного обморока, потому что единственная причина, по которой мне разрешается не убирать — это внезапная кончина. И она обязательно будет, если к приходу родителей квартира не будет сверкать чистотой. Если, конечно, неотдираемая грязь вообще может сверкать…

К вечеру выдыхаюсь настолько, что для подготовки к завтрашним парам не остаётся никаких сил. Осколки в очередной раз портят и так жутко выглядевшие руки, и я в серьёз подумываю над тем, чтобы начать носить перчатки без пальцев. Не выдерживаю и, войдя на кухню, перерываю полки в поисках продуктов, из которых можно было бы что-то приготовить, но не нахожу ничего кроме пустых пакетов из-под крупы. Обещаю сама себе с ближайшей стипендии купить продукты, которые можно хранить без холодильника, и спрятать их в своей комнате. Без особой надежды открываю холодильник и с удивлением обнаруживаю, что бутерброды всё еще лежат на месте. Мозг приблизительно прикидывает, чем это для меня обернётся, но желудок берёт бразды правления в свои руки, и я попросту уничтожаю свой нехитрый ужин.

Закончив с уборкой, возвращаюсь в свою комнату и вновь окунаюсь в мир психологии, благо, мне была интересна моя будущая профессия, а потому и трудностей в учёбе я особо не испытывала. Пару часов корплю над учебниками, а после собираюсь хоть ненадолго прилечь, но замираю на месте и перестаю дышать, когда в замке поворачивается ключ. По привычке юркнув на кровать, отскакиваю в дальний угол, с нервной дрожью ожидая свой «приговор».

Несколько мучительно долгих минут слышу отчётливо раздающиеся в доме шаги — отец проверяет чистоту квартиры — а после они устремляются в сторону моей комнаты. Когда моя прикрытая дверь распахивается настежь, я автоматически сжимаюсь в комочек.

— Ну вот, можешь же, когда захочешь! — восклицает родитель. — А то времени у неё нет! Я так и знал, что ты притворяешься!

На его лице расцветает ехидная ухмылка, и он наконец покидает мою обитель. Я могу расслабленно выдохнуть: из его уст подобные фразы — это практически похвала. Но потом я понимаю, что родители, скорее всего, сейчас направятся на кухню, продолжать вчерашний банкет, а я съела их единственную закуску…

Я с содроганием ожидаю услышать очередные ругательства и готовлюсь переносить побои, которые сегодня в лучшем случае лишат меня сознания. Но проходит полчаса, а в мою комнату так никто и не входит; более того, в квартире стоит абсолютная тишина, что тоже меня настораживает, но не настолько, чтобы я вышла. Должно быть, они напрочь забыли о том, что вообще оставляли в доме хоть что-то съестное…

Кажется, я успеваю заснуть, потому что прихожу в себя, когда в квартире становится чересчур шумно, и мозг лихорадочно соображает, что я слышу больше двух голосов. Значит, к родителям пришли «друзья», и заснуть сегодня раньше двух ночи мне вряд ли удастся. Привычно задёргиваю защёлку на двери и вновь сажусь за учебники. Правда, долго сосредотачиваться на уроках мне не удаётся: из кухни доносятся дикие завывания, которые мои родители ошибочно считают пением, и я совершенно не запоминаю то, о чём читаю. Это заставляет меня нервничать: одно дело — пьяные родители, и совершенно другое — их неадекватные собутыльники.

Примерно в одиннадцать вечера, когда моя голова уже начинает нещадно болеть от бездарного пения, словно по ней колотили молотком, улавливаю чьи-то шаги в направлении своей комнаты.

«Ну вот, отец увидел пустой холодильник, и теперь мне конец», — проносится в голове за секунду до того, как с треском выдирается защёлка и открывается дверь моей спальни, и я вижу «посетителя».

Волосы на затылке становятся дыбом от ужаса, потому что на пороге вовсе не отец, а один из его «гостей», который едва стоит на ногах.

— Ты не сказал, что твоя дочь такая красавица, — произносит шепелявым голосом визитёр, слегка развернув голову в сторону кухни, и я замечаю отсутствие у него двух передних зубов. — Такой экземпляр запрятал! Неужели тебя не учили делиться?