Грубиян

— Мои мать и отец никогда не были образцово-показательной парой, — начал я. По напряжённым плечам Нины было видно, что девушка готова к тому, что в любой момент может услышать что-то ужасное. — Отец сутками пропадал на работе, что бы у нас было всё самое необходимое, хотя «у нас» — слишком громко сказано, потому что все деньги мать в основном тратила на себя. Были постоянные походы по магазинам, макияж, маникюр и куча бабской хуйни, которая должна была сделать из неё «конфетку», которую захочет любой мало-мальски нормальный мужик. Тогда я лишь мог думать о том, какая у меня красивая мама; это сейчас я понимаю, что все её процедуры были не так уж и нужны — отец любил её такой какая она есть. Но ей этого было мало: она мечтала, чтобы её хотел каждый мужик, способный шевелиться. Собственно, она никогда не отказывала себе в этой прихоти — стоило отцу шагнуть за порог, как в нашем доме появлялся какой-нибудь «дальний родственник», за которого мама выдавала своего очередного любовника. Они менялись так часто, что я даже не успевал запоминать их имена, а мне тогда это казалось очень важным, ведь я наивно верил, что это действительно родня. Пятилетнему ребёнку можно скормить любую ложь, которую он проглотит, приняв за чистую монету, и моя мать виртуозно этим пользовалась. Она уговорила меня не рассказывать ничего отцу, потому что «он всех её родственничков ненавидел». А отец… Отец мало что замечал вокруг себя, потому что ненормированный рабочий день сделал из него робота, и каждый раз он возвращался, еле волоча ноги от усталости.

Лицо Нины скривилось от отвращения, и я её прекрасно понимал — сейчас поведение моей матери казалось такой мерзостью, что меня самого выворачивало наизнанку.

— Я до сих пор пытаюсь забыть все эти звуки, которые доносились из её спальни, куда они уходили «поговорить», — мне казалось, что это просто какая-то особенная форма разговора, которой общаются только с родственниками, потому что с отцом они уже давно так не «говорят». Чуть позже, когда я подрос, матери, видимо, захотелось какого-то разнообразия в сексе, потому что звуки становились более громкими и дополнялись странными звуками, вроде удара палки или чего-то похожего. Я же, несмотря на свой весьма юный возраст, удивлялся тому, как много у нас, оказывается, родственников, что они приходят к нам каждый день, но лица постоянно разные. Однажды я спросил у неё при отце, почему мы никого из них не приглашаем на праздники; мать выкрутилась перед отцом, сказав, что я, видимо, что-то напутал. После этого отношение матери ко мне кардинально изменилось: если до этого она просто не обращала на меня внимания, то теперь начала смотреть на меня так, что у меня мороз пробегал по коже. Когда мне стукнуло восемь, и я уже кое-что начал понимать, тип любовников матери снова поменялся — эти любили много бухать и при этом неординарно развлекаться. Однажды при очередном своём хахале мать заикнулась, что я чуть не сдал её с потрохами отцу, и этот противный тип — кажется, его звали Стасом — предложил меня проучить. Так на моей спине появились сигаретные ожоги: пока Стас меня держал, мать противно хихикала, говоря, что за свои поступки надо отвечать, и называла меня слабаком за то, что я кричал от боли. Никогда я ещё так не радовался тому, что у моей матери ни один любовник не появляется дважды, но эта сука словно почувствовала свою власть, потому что Стас с тех пор очень часто появлялся в нашем доме, и если я не успевал вовремя спрятаться, на моём теле появлялись новые отметины.

Я вновь посмотрел на девушку, которая выглядела белым полотном — таким бледным выглядело её лицо. Меня настолько занесло с этой исповедью, что я совершенно забыл, кому именно её рассказываю. Я уже собирался было спросить, как она себя чувствует, когда Нина бросилась мне на шею и разрыдалась, и я впервые слышал, чтобы кто-то так сильно ревел из-за меня — словно я только что признался, что умираю. Её слёзы были как очищающий огонь — с каждой новой каплей, попадающей на мою кожу, я чувствовал, как мне становится легче, словно из памяти выжигается весь этот детский кошмар.

— Тише, детка, это было давно.

Нина прижимается ещё ближе.

— Как после такого она может называть себя хотя бы женщиной? — надрывно шепчет девушка. — Я никогда не думала, что мать может быть такой жестокой по отношению к своему ребёнку. А как же материнский инстинкт? Я понимаю, что моя мама тоже не идеал, но она, по крайней мере, никогда не поднимала на меня руки.

Следующие пару часов я трачу на то, чтобы окончательно успокоить девушку, которая никак не желала успокаиваться. А ещё раздумываю о том, насколько наши судьбы похожи, — почему-то из всего неограниченного количества девушек моё очерствевшее сердце выбрало именно Нину, судьба и психика которой были такими же поломанными, как и у меня.

— Знаешь, тогда в клубе ты показался мне настолько самоуверенным и сильным, и мне даже в голову не пришло, что ты мог пройти через то же, что и я, и даже намного страшнее.