Грудь в крестах

Мое дело в этот раз — не впереди бежать, тем более с моими ногами я сейчас не бегун. Остался я на позиции приданной ракетницы, тем более что ее, в отличие от полуторадюймовок, с собой на новый рубеж тащить не положено. А у меня тут три ящика ракет пропадает. Не стесняясь уже, справедливо решив, что сейчас не до моей наглости, стал лупить не прячась после каждого выстрела. Пятью ракетами подряд загасил-таки настырную пушечку, в давно пристрелянном ДЗОТе, ибо нехрен мне тут. Остаток ракет выпустил в сторону тарахтевшего в дальнем форте пулемета. Наверное, не попал, далековато, но на нервы, надеюсь, подействовал. Да пушкари еще забросали вражеские позиции дымовыми минами и снарядами — огонь врага стал совсем редким и неточным. Ветер вскоре донес характерный запах дымзавесы. Раздались в разных местах по фронту крики, пошел гранатный бой и перестрелки — дорвались, таки, наши до их линии! Ну, мне теперь тут делать нечего, велел свободным ракетчикам бежать за боеприпасами и докладываться своему начальству, ибо из моего подчинения они выходят. А сам быстренько, присев на пустые ящики, нацарапал доклад капитану — что мол, наблюдаю соприкосновение взвода с врагом на всем участке, дальнейшее командование со старой позиции считаю невозможным, принял решение перейти в передовые порядки. Отослал с одним из ракетчиков, а сам поплелся в первую траншею. Крикнул в блиндаж, позвал оставленную там Мари — чорта бы мне кто отозвался. Матерясь, сполз вниз — нету, пусто. Ведь велел здесь сидеть! Если окажется, что ушла в атаку со всеми — вые… выдеру, как Сидорову-козу. Козищща малолетняя, сказано ж было — сиди тут! Уррою, заразу. Надо было с собой к ракетчикам взять, под присмотром бы была, так испугался мало ли что, обстрел, все дела. Вылез из блиндажа, постоял чуть, успокаиваясь, да и пока боль в ногах чуть утихнет. Выбрался наверх из траншеи, осмотрелся. Карабин за спину, чтоб не мешался пока, револьвер на пояс спереди передвинул, гранатную сумку через плечо, посох половчее перехватил, да и поковылял через нейтралку, к вражьим траншеям, где уже затихал бой. Чорт его знает, что там — может, и прикончили уже всех наших валашцы? Тогда меня просто пристрелят, а то и в плен взять захотят. Хотя, наверное, если наших отбили — то кто-то из наших, убегающих, навстречу попасться мне должен. Или нет? Ладно, вот дойдем, и разберемся. Расстегнул кобуру, гранаты приготовил. Вот уже и проволока, жиденькие и изрядно рваные два ряда спиралей, примерно посередине между позициями. У проволоки встретились и первые свежие убитые.

Подошел, шипя от боли в ногах, кое-как перевернул парочку. Оба не из нашего отделения, не жалко. Дальше — еще, тут один из новеньких наших попался, убитый шрапнелью. Свежей кровищей в утренней свежести воняет, вместе с запахом дымзавесы да взрывчатки, тот еще коктейль. Поодаль лежал из первого отделения один, еще живой, в живот раненый, ворочается, стонет. Подходить не стал, он через воронку лежал, и так ноги болят, окрикивать тоже боязно, ну его к чорту. Помрет, так помрет, не помрет — утром найдут, и в санбат уволокут. Или не найдут. Его счастье. Дальше — вот уже видны траншеи, револьвер вытащил на всякий, приостановился — кто-тось пыхтит встречь. Присел кое-как, прицелился в темноту потщательнее, все равно ж ничорта не видно, окликнул:

— А ну, стой! Кто? — и, как могу, чутка в сторонку отползаю гусиным шагом. Там вроде как замешкались, прямо чую, как винтовки похватали, да потом отвечают уже, по голосу видать узнали:

— Это мы, вашбродь! Свои! Пораненые, в тыл!

Подошли, смотрю на них — трое, из моего отделения один новенький, вдвоем с другим третьего на плечах тащат, тот совсем уж болтается, а эти ничего, хотя и хромают, в кровище. Уточнять у них не стал, чего и как, раз в тыл идут, то и так ясно, боль-мень спокойно значит впереди. Машу им, мол, проваливайте, да сам уже, не сторожась, вперед рванул, как мог.

* * *