Грудь в крестах

— Так чтоб я был такой умный до, как ты — после, Коля. Я даже по трофеям на битых драгунах не успел разрешить.

— Не, последнее дело трофеи в таком деле брать…

— Та да — усмехаюсь. — «И польстился корыстью Бородатый: нагнулся, чтобы снять с него дорогие доспехи, вынул уже турецкий нож в оправе из самоцветных каменьев, отвязал от пояса черенок с червонцами, снял с груди сумку с тонким бельем, дорогим серебром и девическою кудрею, сохранно сберегавшеюся на память. И не услышал Бородатый, как налетел на него сзади красноносый хорунжий, уже раз сбитый им с седла и получивший добрую зазубрину на память. Размахнулся он со всего плеча и ударил его саблей по нагнувшейся шее. Не к добру повела корысть козака: отскочила могучая голова, и упал обезглавленный труп, далеко вокруг оросивши землю»

— Это что, сказание какое? — интересуется Колян — Ваше, северное?

— Нет — смеюсь уже совсем — Это… южное. Южнее нас жили. Вроде как эти… как бишь их… Вольные. Только те совсем разбойники и ворье были. Вот про них сказ.

— Интересно… А расскажешь?

— Потом, Коля, при случае. А сейчас — давай-ка спать!

Заваливаюсь спать, и засыпаю почти мгновенно. Как в омут провалился.

* * *

…Старенькая девятка, которую, будь она лошадью, давно бы пристрелить пора, елозит на поворотах лысорезиновой жопой. Дождь, надо же поаккуратнее, да на таком барахле. Но надо торопиться. Секундомер снова тикает, а на Киевском шоссе, как обычно, пробка. Не успеваем, не успеваем мы в аэропорт. Значит, огромный самолет, который видно с этой стороны даже из-за Пулковских высот, огромный самолетище, торчащий как выброшенный на берег кит, улетит без нас, и я опять не смогу увидеть могилу сына. Хотя я знаю, что и могилы-то не осталось никакой. Но на самолет надо успеть. Потому что иначе мы просто погибнем — нас обязательно затопит наводнением. Плевать на все, на встречку, через разделительную! Сносим бампером отбойник, как картонный… А Галя все не может найти в бардачке сигареты, перерывает все там, по третьему разу — ну как же нету. Они же там должны быть! Твою мать, Галочка, ну какого ж хрена! Ищи! Мы же иначе опоздаем! «Ищи, ищи, дура!» — ору я на нее — а у нее губы трясутся, слезы текут… Ну как же так, ищи, миленькая, ищи, эти сигареты — это же наш билет, без них не пропустят! Приходится бросить руль, и помогать ей, только изредка поглядывая на дорогу — умная старенькая машина почему-то сама старательно обруливает встречных… Вот проскочили танки напротив Обсерватории — вот он, виден самолет, и огромный въезд в него, прямо в борту, в который, как в Ковчег, вливается поток машин… всем надо улетать, все хотят успеть… И тут на спуске с поворотом машину вдруг срывает в занос, и мы, как в детстве на горке, закрутившись волчком, вылетаем с трассы… Медленно-медленно летим — прямо в самолет… и врезаемся в него с оглушительным грохотом…

— Твою мать! — дернувшись, с силой провожу по лицу рукой. Первый раз за все время тут мне приснился сон про прошлую жизнь — и надо же, такой бредовый… Выпить надо наверное, и лучше не вина, а покрепче, думаю я себе.

И только потом соображаю — что-то громко у нас стало — стрельба стоит, аж уши ломит.

Глава 11

Утро красит, понимаете ли, нежным светом… Утро, кому доброе, а кому и как обычно. Смотрю я хмуро, на невеликую толпу местных жителей, согнанных моими парнями, и руки чешутся, от того, что огнемета — нету. Ах, же ж, твари, жабы валашские, с какой же радостью я б вас изжарил. Ну, да, ничего, вы мне за все заплатите, и за всех…

* * *