Группа

– Гы, – осклабился псевдо-Никита совсем по-прежнему, как в те времена, когда он еще не был псевдо. – Не, до пенсии мне еще далековато. Но я и вправду собираюсь свинтить с этого вашего милого островка. Надоело мне все это. Слишком безумно. Но перед уходом я решил все тебе рассказать. Потому что… Потому что у каждого должен быть шанс. А я, сдается мне, и есть твой шанс. И – сдается мне – единственный. Тебе семнадцать. Последние пять лет ты провел, тупо обжираясь, протирая штаны в виртухах и проклиная собственную бабку, ранее боготворимую, на всех изученных языках. Ненавидя ее за то, что она не дала тебе сдохнуть вместе с «людьми Земли». Ты – жирный, несчастный, заживо погребенный лузер. Вот, собственно, и все. А теперь я сваливаю отсюда – и тебе тоже советую заняться поиском выхода.

– Что было потом? – произнес доктор Голев, заметив, что пауза затянулась.

– Потом? – Митя потер лоб, поморщился от мыслительного усилия. – Да ничего особенного. Все то же. Я думал, что больше никогда не увижу этого Никитоса-Чена-Джорджа, но на следующий день он опять возник. Вызвал меня на связь, как ни в чем не бывало. Я сразу понял, что это не он, а кто-то другой, новый… Запустил ему в рожу пудингом. Но потом мы и с ним, с этим новым Никитосом, более-менее подружились. И со всеми его клонами, Ченами-Мунирами. А что я должен был делать? Что?! – воскликнул Митя, обведя взглядом остальных участников группы.

Они сидели в уютном внутреннем дворике, кто-то – в плетеных креслах, кто-то – утонув в мягких бесформенных подушках-грушах, кто-то прямо на траве. Стоял теплый майский денек 2099-го года. Установочно-подготовительный тренинг только стартовал, до растождествления оставалось около трех недель.

Общее недоумение выразил толстяк Модест:

– Так ты что, наверх так и не выбрался? – спросил он. – Остался жить с бабкой в подземелье? После всего, что узнал?..

Митя в ответ на этот закономерный, в общем-то, вопрос, ужасно разволновался и начал говорить громким, срывающимся в рыдание голосом, как расстроенный рояль:

– Куда мне было выходить? К кому? Кто меня там ждал, наверху? Вот вы бы сами, вы бы на моем месте – вышли бы?

– Конечно, вышел бы! – ни на секунду не задумался Модест.

– А можно узнать – зачем?

– Зачем! Ха! Да хотя бы Никитоса этого самого найти и морду ему начистить! – Моди выглядел крайне самодовольным. Широко расставленные слоновьи ножищи, ухмылочка на лице. Разве что руки вдоль тела болтались как-то неловко и непристроенно: огромный живот мешал Модесту скрестить их на груди или хотя бы сцепить перед собою пальцами.

Оба толстяка, хорошо поживший и молодой, окинули друг друга неприязненными взглядами.

– Сколько времени ты провел там, уже зная правду? – полюбопытствовал Закария.

– Совсем недолго! Может быть, пару месяцев! – снова принялся навзрыд задыхаться Митя. – А потом… потом бабушка умерла.

– И тогда ты взломал ее контакты и отправил всему списку то cвое сообщение? – сочувственно подсказала Нина.

– Ну… можно и так сказать, – ответил Митя уклончиво.

На самом деле сообщение с текстом «Пудинги кончились пудинги. Бабушки больше нет» Митя отправил далеко не сразу, а спустя еще пару месяцев – когда подошел к концу запас карамельных пудингов, его основного на тот момент продукта питания. Митя набрал этот текст в каком-то беспамятстве, в полубреду, чем и объясняется его диковатое содержание. Он, конечно же, имел в виду «Помогите!». А пудинги тут совершенно ни при чем.

– Кто-нибудь еще желает высказаться? – спросил доктор Голев.

Высказались двое. Девушка с вьющимися волосами, Карен, поинтересовалась, что Митя чувствует по отношению к своей бабушке. Похожий на йога долготелый жилистый парень, растянувшийся на траве, представился Глебом и спросил у Мити, известно ли ему что-нибудь о его родителях. Кем они были, куда пропали, почему Митю растила бабушка, а не они?

Митина бабушка умерла. Что он чувствовал по этому поводу? Трудно сказать. Всякий раз, как только он собирался что-то почувствовать, легкие начинали судорожно сжиматься, воздух застревал поперек горла, словно проглоченный шарик от настольного тенниса, в который они играли по вторникам и четвергам, и тут уже становилось не до бабули. Тут уж главное было – не задохнуться.

Поэтому на вопрос красивой Карен Митя ответил набором слов, скороговоркой, ставшей уже привычной за несколько месяцев общения с людьми Земли, которые оказались сплошь журналистами и психиатрами:

– Гнев, обиду и опустошение.

«Йогу» на его вопрос о родителях Митя ответил чуть более развернуто:

– Все, что я слышал о своих родителях, было рассказано мне бабушкой. А значит, все это тоже было враньем. Которое нет смысла обсуждать.

– Кто-нибудь еще? – Доктор Голев скользнул глазами по группе. Задержал взгляд на Альбе. На Одиссее. На Андреа.

Группа у них подобралась, конечно, странная. С каким-то слишком уж очевидным, подозрительно контрастным соотношением сил: семь человек «красавцев» и семь «уродов».

Все «красавцы» были красивы одинаково. Каждый «урод» – уникален в своем уродстве.