Грусть улыбается искренне

Штативы капельниц были на колёсах, и девушка без труда передвинула их ближе к окну. А потом, как и Витька, села на подоконник, но по другую сторону стекла.

— Ну как ты? — спросил он её с нескрываемой досадой и жалостью.

— Как видишь, — она отвечала спокойно, ровно, как и всегда. В слегка растрепавшейся причёске проглядывалось даже некоторое озорство. Но больные глаза, сокрушённые и безрадостные, с потрохами выдавали внутреннюю, съедающую её агоническую грусть.

— Надолго? — парень поймал себя на мысли, что говорит почти так же, как она, — спокойно и односложно.

— Недель на пять.

Его как будто шарахнули по голове.

— Ты что это такое имеешь в виду? — В Витькиной голове не сходились простые истины, точно ему заявили, будто дважды два равно пяти. Он резко вскочил на ноги. — Сколько недель?! Да ты что? Новый год на носу… Да я!.. Да я выпишусь раньше! Ты ничего не перепутала!?

Девочка покорно выждала, пока он успокоится.

— Пойми, у меня в этот раз всё как-то уж очень серьёзно. Инфекция в лёгких, — девушка, краснея, закрыла лицо руками. Она не привыкла жаловаться и жутко этого стеснялась. Но если уж теперь она сама признавала свои дела неважными, можно было с уверенностью говорить, что они действительно неважные. Очень неважные.

«Пять недель», «инфекция в лёгких». Виктор начал белеть. В тело как будто врезалась тысяча колких и холодных снежинок.

— Ингочка, не надо этого говорить, — спохватился он, кинувшись на стекло и прижавшись к нему обеими ладонями. — Ты поправишься раньше. Врачи всё сделают, как надо. И ты вернёшься!

Девушка безнадёжно улыбнулась и тоже прислонила ладони к стеклу в тех самых местах, где с обратной стороны находились ладони Виктора.

— Я знаю, что говорю, — сказала она слабым голосом. — Раньше не получится. На хорошие лекарства нужны соответствующие деньги. Мама уже брала взаймы, ещё раз не выйдет. Да и я не хочу, чтобы из-за меня ей приходилось надрываться на трёх работах. Я ничего не решаю, понимаешь?

— Нет, — у Витьки свело сердечную мышцу. Он чувствовал, как ледяное стекло начинает теплеть от прикосновения их ладошек. Хотелось сжать её маленькие ручки, погладить, пожалеть, приласкать. — Кто ж решает, если не ты?!

— Вить, если бы я могла, то мы бы ушли отсюда сейчас же, — со скрытым отчаянием проговорила она и приблизила лицо к самому окну, почти коснувшись его лбом. Витя машинально сделал то же самое. Он никогда ещё не имел возможности рассматривать её глаза так близко. Синие, глубокие, уставшие и больные. Девочка тоже изучала его карие радужки, вглядываясь точно в самую душу, в самые потаённые уголки сознания.

— Витька, — вдруг неожиданно трепетно изрекла она. — Я очень рада тебя видеть. И кажется… — она сделала шажок назад. — Да ничего. Возвращайся в отделение.

— Подожди, Инга, — растерянный, он рвался что-то добавить, что-то важное, но все слова, как нарочно, вылетели из головы. — Не будешь плакать? — только выговорил парень и тут же понял, что хотел сказать вовсе не это, но было уже поздно.

— Я не плачу, — на удивление, она действительно отозвалась спокойно. — Думал, я плакса? Из-за того случая на последнем этаже перед твоим отъездом? Сама не знаю, почему я тогда так. Хотя сейчас, кажется, уже знаю. Но это неважно. Иди спать.

— Спокойной ночи, маленькая.

Он смотрел на неё и пытался сам себя уговорить уйти. Не хотелось. Она это видела. Конечно, она всё видела и понимала. Взявшись тонкой перевязанной ручкой за штатив, Инга взглянула на парня умоляюще.

— Иди, — повторила она, вдруг неожиданно вздрогнув и зажмурив глаза на вдохе. Ей было больно. Больно дышать.

Теперь Виктор нисколько в этом не сомневался. В стене самообладания девочки появилась брешь и выдала её слабость. На ум пришёл только один вопрос: за что? Парню тоже стало больно. Видеть это и не иметь возможности помочь!

Точно отдубашенный, расстроенный и сбитый с толку всем происходящим Витька вернулся в родное отделение и, наплевав на то, что скоро отбой, вошёл в игровую с твёрдым намерением отвлечься и посмотреть телевизор. За время его отсутствия в комнатушку привезли ещё один новый мягкий диван, пушистую ковровую дорожку, на которой теперь лежали раскиданные кубики и части от игрушечного паровоза.

Вместо застиранных больничных шторок повесили оригинальный голубой тюль со спокойным неказистым узором. Даже противный плакат с поваром пристроили на стене в углу, откуда он смотрел хитрыми глазищами и грозился накормить всех непослушных своей зелёной кашей.

На новом кресле полуспал, растянувшись, Бекир. Рядом дремала его мама. На краю дивана, разбитый и хмурый, восседал высокий Шпала. Уж кого-кого, а его Виктор увидеть не ожидал, ведь Тарасовна говорила, что всех «старичков» уже выписали.

— Санёк, — воскликнул парень. — А Наталья Тарасовна сказала, что тебя выписали…

Сашка безразлично поднял взгляд.