Груз

Все так и было: никто не приехал, не появилось ни одного подозрительного пешехода или велосипедиста, так что я спокойно засунул руки в карманы – жест, означавший для Евгеньича, что можно открывать багажник и вытаскивать саквояжи. Евгеньич, в свою очередь, дал мне знать условным образом, что шести рук хватит, моя помощь не нужна. Я вошел в подъезд и помчался на шестой этаж, готовить вход гостей в коммунальную квартиру, это имело свою специфику.

Прошло пять и десять минут, никто не поднялся на лифте, не забрался, отдуваясь, по лестнице.

Произошло, оказывается, вот что: едва Евгеньич и двое голландцев взяли в руки свои сумки, как из подъезда гурьбой высыпала целая толпа совершеннейшей на вид шпаны, до того прятавшейся в подвале, и бросилась к обремененной грузом троице. Вцепились им в руки и плечи – чтобы никто из схваченных не разгрыз ампулу с ядом, которую, как всем известно, враги зашивают в воротничок, – и дрожащими руками стали расстегивать сумки.

Не знаю, что они ожидали там увидеть, но, без сомнения, уже ощущали в тот сладостный миг, как у них на плечах вырастает по новой звездочке, а то и по две, бывают же повышения через звание. Велико же было их горе, когда они увидели, что сумки набиты книгами Священного Писания.

* * *

В общей сложности за восемь лет мы приняли никак не менее восьмидесяти тысяч, а возможно, что и более ста тысяч книг.

После нашего провала мы не угодили в лагеря солнечной Мордовии лишь потому, что советская власть только что начала свой неуклюжий разворот в сторону церкви и «леригии», а главное – сама советская система в 1989 году уже трещала и сыпалась.

Годом, а тем более двумя или тремя ранее, наша деятельность, будучи раскрыта, ни в коем случае не сошла бы нам с рук.

Сегодня, когда по всей России вновь открыты тысячи церквей, когда можно купить, а при большом желании и получить даром, любую религиозную литературу, люди стали быстро забывать, как обстояло дело в восьмидесятые годы, не говоря уже о более ранних временах.

Все имена иностранцев в моем повествовании изменены. Я не имею также полномочий назвать здесь благородную и щедрую христианскую организацию, наладившую тайную доставку в СССР Новых Заветов и полнообъемных Библий на тонкой рисовой бумаге и в гибких обложках.

Как первую любовь…

Листал монументальную биографию «Владимир Набоков. Американские годы» Брайэна Бойда (Brian Boyd, Vladimir Nabokov. The American Years, Princeton, 1991) и набрел на место, где говорилось о самом первом дошедшем до Набокова читательском письме с родины. Бойд пишет: «Больше всего потряс а обрадовал Набоковых [в начале 1967 года] пространный, умный и утонченный отклик [из СССР] на „Дар“ и „Приглашение на казнь“ от молодого человека двадцати пяти лет». Не меньше, чем фактом наличия читателей на родине – это был немалый сюрприз, – писатель был поражен самим содержанием письма. Бойд цитирует Веру Набокову, в беседах с которой рождалась эта биография: «Мы никак не думали, что читатели этой возрастной группы, взращенные на Шолохове и тому подобном, могут выносить литературные суждения с чисто эстетической точки зрения» (стр. 524).

Боже, сколько воспоминаний воскресили во мне эти строки! Мнемозина развязала свой мешок – и вот я снова в узком и уютном номере так называемого Дома студента МГУ, куда в теперь уже баснословные шестидесятые почему-то поселяли командированных из провинции аспирантов. За окном адский мороз, я читаю «Дар» и, подобно посланцам князя Владимира в царьградской Софии, не могу понять, то ли я уже на небе, то ли еще на земле… Но нет, начну не с этого. Углубимся еще немного в толщу ушедших лет.

I