Груз

Конечно, огромную роль в расслаблениии режима сыграла первая проба перестройки на стыке 50-х и 60-х. Она породила растерянность в слабых умах целой армии надзиравших за коммунистическим благочестием. Только этим я объясняю, например, тот факт, что в конце хрущевского десятилетия можно было поступить в университет, не состоя в комсомоле (позже, в брежневские времена, такое стало, кажется, немыслимо).

Стали выходить поразительные книги. К примеру, сочинения гитлеровских генералов о Второй мировой войне – куда уж поразительней! А также вполне неожиданные переиздания, переводы и, главное, мемуары. Самой первой ласточкой стали уже упомянутые записки Льва Любимова «На чужбине». Многие вещи мне откуда-то уже были известны и раньше, но целое стало для меня, начитанного школьника, неслыханным откровением – воображаю, как это действовало на более посвященных! Любимов позволял дорисовать параллельный русский мир, не идущий ни в какое сравнение с окружающим советским убожеством. Твердое знание, что этот мир существует, было тогда для меня психологически спасительным – как для магометанина вера в рай с гуриями.

И разумеется, в этом параллельном мире должны были быть, не могли не быть, блистательные писатели. У Любимова рассказ о культуре эмиграции обрывался на начале Второй мировой, но безумно хотелось знать: что же сегодня, сегодня? Как я уже упоминал, Любимов, среди прочего, рассказывал о писателе Сирине (то есть о Набокове) и его романе «Защита Лужина» и даже приводил длинную цитату, но я как-то не выделил его тогда в той горе имен и сведений, что обрушилась на мою бедную голову.

Чтобы быть уж совсем точным: я мечтал («мечтал» – самое верное слово), чтобы где-то на Западе жил в эти самые дни еще не слишком старый русский писатель не просто мирового уровня, но превзошедший любой мировой уровень. Да, его книги выходят малыми тиражами – круг их читателей ограничен русской диаспорой; да, его почти не знают в мире – он труднопереводим; но все это совершенно не важно, важны лишь его книги, которые вернутся когда-нибудь в возрожденную Россию. Я даже представлял, как они выглядят – на снимке, украшавшем в «Огоньке» статью о происках антисоветчиков из НТС, красовались журналы и книги, тайно провезенные в СССР, забыл, то ли наймитами, то ли выродками, то ли подонками. Политический уклон книг (правда, они были так уложены, чтобы названия были видны не полностью – ведь даже названия содержали страшный идеологический яд) не мешал понять вкусы тамиздатского дизайна: при любой толщине книги решительно преобладали мягкие белые обложки, рисунок на них отсутствовал, титул был выведен крупными антисоветскими буквами.

Понятно, не одного меня одолевали подобные эстетические грезы. Россия – литературно-ориентированная страна, так что немало лиц, уверен, были внутренне готовы к появлению в «Иностранной литературе» осенью 1961 заметки, хладнокровно сообщившей, что режиссер Стэнли Кубрик снимает в Голливуде фильм о роковой любви взрослого мужчины к девочке, по «скандально нашумевшему» роману «Лолита» Владимира Набокова, «натурализованного русского аристократа». Дабы вконец добить читателя, заметка завершалась сообщением, что юная исполнительница заглавной роли не знает, о чем фильм, и не увидит его до совершеннолетия.

Еще года через два «За рубежом» порадовал нас небольшой статьей «Евгений Онегин в США», где говорилось о выходе в Америке четырехтомного издания, содержащего перевод пушкинского романа и исполинский к нему комментарий, причем все это выполнил американский писатель, поэт и ученый Владимир Набоков. «Лолита» в заметке не упоминалась.