Груз

«22.4.1978… Много лет назад Вы напасала совершенно необыкновенное письмо Владимиру Набокову. Он не ответил Вам, т. к. больше всего на свете боялся причинить Вам какие-либо осложнения. Но он был совершенно пленен этим письмом. Сейчас, после его смерти, я, его сестра, находясь у друзей в Ленинграде, решилась напасать Вам, чтобы Вы не думали, что Ваша великолепные слова прошли незамеченными <…> У меня хранится фотокопия Вашего письма, а я берегу его как первую весть аз России <…> Если Вы хотела бы ответить мне, то мой адрес: <…> Осмеливаюсь обнять Вас, Елена Сикорская».

Я не мог поверить глазам. Какой удивительный ответ на послание, отправленное одиннадцатью годами раньше! Выходит, оно все-таки дошло. Надо ли говорить, как я был вознагражден? Писала Елена Владимировна Сикорская, живущая в Женеве родная сестра писателя. Разумеется, я сразу ответил ей, но это «сразу» было отделено от письма Е. В. многими месяцами. В числе прочего я упомянул, что имею английскую автобиографию ее брата «Speak, Memory» с воспроизведением портета Елены Ивановны Набоковой, матери Е. В. и В. В., работы Бакста, и групповой снимок семейства Набоковых примерно 1912 года. Конверт с красивой маркой из Женевы не заставил себя ждать. «Дорогой Александр Борисович, я уже потеряла надежду получить от Вас ответ, и очень, очень обрадовалась, когда он пришел <…> Разочарую Вас: Вы приняли

[на снимке] мою покойную сестру Ольгу за меня, я же толстушка, держащая крепко таксу Бокса. Кстати, портрет Бакста я видела в Русском музее. Он в полной сохранности. Мое появление там вызвало крайнее удивление. Я

чувствовала себя как „каменный гость“» (письмо от 25.2.79).

У нас наладилась переписка, а в 1979 году она вновь приехала в Ленинград (уж извините, он тогда так назывался), куда, конечно, примчался и я. Теоретически Елена Владимировна жила (или «стояла», как она всегда выражалась) в гостинице, но почти все время проводила у своих друзей Давида Вартановича и Иды Михайловны Тер-Ованесян в их очень большой, по советским меркам, квартире в Запорожском переулке, угол Мойки (сейчас это, кажется, Мошков переулок) в двухстах метрах от Зимнего дворца. Давид Вартанович, ботаник, академик, много лет был директором Библиотеки Академии наук, а в начале 70-х работал в одной из международных организаций при ЮНЕСКО в Женеве, где жила Елена Владимировна. Там они познакомились и сдружились.

Меня сразу поразило сходство Елены Владимировны с братом. Мало того, оказалось, практически идентичны их почерки. На одной из набоковских книг она сделала мне такую надпись: «Первому отклику – запоздалый ответ. Елена Набокова». Именно так: Набокова, не Сикорская. И я задавал ей те же вопросы, какие, вероятно, задавал бы автору «Дара», если бы встретился с ним, – главным образом, по поводу бесчисленных загадок, рассыпанных в его книгах. И каждая загадка находила свое разрешение. Сестра оказалась полным ответчиком за брата, его (как сказал бы сам Набоков, любивший это слово) заместителем.

Помню свой самый первый вопрос. Я наткнулся тогда в «Себастьяне Найте» на не поддававшийся расшифровке пассаж. Герой читает письмо, написанное по-русски, и доходит до фразы: «Если выйдет так, что тебе попадутся кое-какие мои бумаги, сразу же сожги их; они, правда, слышали голоса в… (далее следовали одно или два нечитаемых слова, что-то вроде „Дот чету“)». Я не успел закончить вопрос, как Елена Владимировна сказала: «В Домреми. Домреми-ля– Пюсель, это родная деревня Жанны д’Арк. Там она стала слышать голоса святых. Мало кто догадается, что герой в русском тексте читает слово, написанное латинскими буквами так, как если бы оно было написано кириллицей, и это ошибочно прочтенное слово передается, в свою очередь, латинскими буквами в соответствии с английскими правилами транскрипции русских слов».