Груз небесный

– Да я не о ротном. Я о том, что он назвал тебя нарушителем в присутствии Кузи, тот непременно заложит тебя дедам, а те тебя допросят с пристрастием…

– Дедам-то это зачем?

– Я же тебе говорил, что в армии есть три силы, говорил?

– Нет.

– Значит, не успел. Так вот, в армии правит либо уставщина (командиры), либо дедовщина (старики), либо землячество, но с тех пор, как перестали призывать кавказцев и азиатов, землячество почти исчезло… Так вот у нас мазу держит вторая сила… Поэтому я и говорю тебе, что приписку ты еще не прошел. Тебе придется рассказать о себе дедам. И то, что ротный тебя в присутствии Кузи назвал нарушителем дисциплины, – хреново. Деды считают своим долгом с такими бороться… Потому что каждый сверчок должен знать свой шесток…

– Ну да, – съязвил Дима, – что положено Юпитеру, то не дозволено быку…

– Точно, – ответил земляк, хотя по выражению его лица было ясно: он знает, что такое бык, но не знает, кто такой Юпитер.

– Ладно с дедами, – сказал Веригин, – ты мне лучше расскажи, что такое арифметика Пупкина…

– Ротный тебе и про это говорил? Ну, плохи твои дела…

В это время дверь комнаты отворилась и на пороге появился высокий прапорщик с усами и в огромной фуражке, какие обычно носят молодые лейтенанты-пижоны…

– Гвоздилин, – грозно произнес прапорщик, – почему посторонние в оружейной мастерской.

– Тащ прапорщик, разрешите объяснить, – несколько стушевался Слава, – земляк вот перевелся в нашу часть, мы с ним… это…

– В одной школе учились, – пришел на выручку Славе Веригин.

– Ну да, – сказал ехидно прапорщик, – он тебе списывать давал. Гвоздилин, это оружейная мастерская, и здесь нельзя принимать никого, даже земляков… Хотите поговорить, идите на улицу.

– Строгий у тебя начальник, – сказал Веригин, когда они вышли из мастерской.

– Ерунда, – ответил Слава, фамилия которого, как оказалось, была Гвоздилин, – в армии начальник не может пройти мимо подчиненного просто так, чтобы не накрутить ему хвост… Если есть за что накрутить – хорошо, нет – нужно найти причину. На то и щука в реке, чтобы карась не дремал… А если по правде, он ко мне прикалывается только тогда, когда надо во вторую смену поработать… Я чую носом, что сегодня он меня об этом попросит…

– Так тебя вечером в роте не будет?

– Скорее всего нет, но ты не тушуйся, если с тобой деды говорить будут, не ерепенься, но и не роняй себя, а вообще это не смертельно, все через это проходят… Кстати, я тебе подарок приготовил, – и Слава протянул Веригину зажигалку, сделанную из патрона автомата Калашникова.

– Спасибо, – сказал Веригин.

– Не за что, – ответил Гвоздилин.

– И ты проходил приписку? – спросил Веригин.

– Я – нет, я же здесь с первого дня служу…

– Ну ладно, Бог не выдаст, свинья не съест, ты мне лучше скажи, что такое арифметика Пупкина?

– Знаешь, сколько суток ареста может дать командир роты?

– До трех.

– Точно, три, так вот, арифметика Пупкина это – три плюс три, плюс три и так до бесконечности…

– Оригинально, – удивился простоте данной армейской формулы Веригин.

– А то, – ответил на это земляк Слава Гвоздилин.

* * *

Встретил нас тогда толстый капитан, под командой которого группа военных строителей штабелевала кирпич рядом со штабом отряда – одноэтажным щитосборным бараком.

Капитан оказался замполитом части, а вовсе не прорабом, как нам вначале показалось. Под презрительные взгляды черноголовых строителей и их насмешливые реплики, произносимые нам в спины на ломаном русском, он повел нас в штаб и представил командиру и «энша».

А на следующий день мы начали проходить «курс молодого замполита» – так назвал Шабанов «комплекс мероприятий, призванных сделать из гражданских людей людей военных».

Замполит усадил нас в своем кабинете, пожаловал из своих запасов две общие тетради и начал говорить. После введения в нашу будущую специальность он сразу перешел к стройбатовским бедам, разделив их на «объективные и субъективные».

Объективные относились к стройбату вообще, субъективные – только к нашему отряду.

К концу второго дня Павел уехал домой, а я стал обживать вагончик, куда поселил меня Шнурков. Вагончик напоминал большую бочку, поставленную на колеса, и назывался БАМовским. Внутри он выглядел вполне пристойно, кругом был пластик, имелась печь, но в системе отопления чего-то недоставало, и печь не топилась. Поэтому с наступлением холодов я перебрался жить в канцелярию роты, точнее, в комнатушку, которую соорудил Шнурков, отстраивая казарму. Вход в нее был из канцелярии, и служила она местом отдыха ответственных, остававшихся в роте на ночь.

Казарма, как и штаб, была щитосборной. Для вида и пожарной безопасности ее обложили снаружи силикатным кирпичом. Внутренние же перегородки были из сухой штукатурки. Днем и ночью я отчетливо слышал из своего убежища рычащие команды больших и малых командиров, истошные крики дежурного по роте, дневальных, разноязыкую речь личного состава. И надо ли говорить, что житье в «штаб-квартире» под Моховым по сравнению с ротой было для меня сущим раем.