Грузия – это праздник

В том, что у нас нет денег, не было нашей вины. Нам не заплатили за керосин, и дорогу уже забрал себе Како. Мы набирали последние деньги, чтобы залить бензин в машину Роланда и поехать брать в долг у Тариэля, которому мы должны были деньги за керосин. Мы звонили Роланду. Роланд подъезжал и мы на холостых спускались до метро, чтобы купить бензин. Подходила женщина, одетая так, что, казалось, что она собирается вечером в оперу. Меня это не удивляло, потому что так были одеты и Роланд с Мишей. Я уже два года жил в Грузии, поэтому меня это не удивляло.

– Вам бензин? – спрашивала она, играя глазами.

Миша небрежно бросал:

– Да, два литра.

Она открывала бак, ставила лейку и заливала две банки по литру. Мы отдавали ей копейки, набранные вечером у Магвалы, и уезжали к Тариэлю. Тариэль торговал соляркой с цистерн, после того, как вложил свои деньги в керосин, за который нам не оплатили.

Мы останавливали машину далеко от базы, а сами шли через забор. Миша и Роланд оставались у гаражей и следили за мной, как я шел к Тариэлю.

– А, ты пришел, наверно, деньги принес? – Он говорил это с ухмылкой, потому что я подходил не так, как подходят те, кто приносит деньги.

Я тоже не здоровался с ним.

– Тариэль, – говорил я ему, – я не принес деньги, но если ты хочешь когда-нибудь их получить, то должен дать мне денег на жизнь, или я уеду, а с них ты с них ничего не получишь, потому что вместо вина Миша и Роланд пьют валерьянку.

– Сколько ты хочешь?

– Сто лари.

– Двадцать.

– Сто.

– Больше пятидесяти не дам.

Я брал пятьдесят лари, мы заливали бензин и ехали на набережную Куры, где внизу, когда ты спускаешься с центрального телеграфа, была столовая. Она работала. Здесь была лучшая острая солянка в Грузии, лимонад и хорошая домашняя чача.

Чача была другом. Зимой, как бы ты ни был одет и накрыт одеялами, холод добирался до тебя быстро и спасала только чача. Бутылка стоила один лари. Ее продавали у дома. Я брал бутылку чачи. Мы с Мишей пили перед сном и это тепло держалось долго, почти до утра, когда тетя Катя начинала готовить кофе. Магвала вызвала меня и предупредила, чтобы я больше не покупал чачи и не спаивал Мишу. Я спал один, а Миша спал с Магвалой, и они еще были мужем и женой, у Миши были обязанности, о которых я давно забыл. Тогда я поднимался на шестой этаж к Гураму. Гурам выгонял с кухни детей. – У меня есть два яйца, – сказал он в первый раз.

Мне понравилось, как он это сказал. Гурам жил в крайней нужде. Кроме нищенских пособий для беженцев, которых не хватало на хлеб, ему еще ему надо было успевать отвозить на прослушивания своего Карузо, который должен был прилично выглядеть. Мы с ним сдружились. Гурам занимался антиквариатом и часто ездил в Москву искать клиентов. Жена его, после того как они убежали с Абхазии, не могла найти работу. Гурам рассказывал мне, как они жили в Сухуми, и они показывали альбомы их свадьбы, когда был свет, они показывали съемки их свадьбы вспоминали улицы, по которым проезжали, и называли имена гостей. Они смотрели это часто и каждый раз, как в первый.

– Ты, – говорил он, – не представляешь, как я ее уважаю, свою жену. После Абхазии больше трех лет я не трогал ее, потому что нам всегда здесь грустно, и это не будет похоже на праздник.

Это для меня было слишком высоко – монашеский обет, и так просто. С Гурамом мы вылетели в Москву вместе. Он оставался у своей знакомой. Вечером позвонил мне и пригласил в гости, там была и подруга знакомой Гурама. Гурам не давал нам спать до утра со своей знакомой.

Наконец, мы достали деньги и отправили Малхаса в горы за лесом, а сами поехали в Батуми, чтобы на границе встретиться с турками.

Мы были еще в Грузии, а Аджария была как бы Грузией, но там были свои законы, своя форма у милиции, а трассу закрывал бетонный серпантин. Здесь царил А. Абашидзе со своим кланом. У Роланда в деревне жил единственный дядя, у которого год назад умерла жена и дом свой завещал он Роланду, и мы заехали, чтобы увидеть дядю и остаться у него на ночь. Воздух уже пах морем. Дом был старый, двухэтажный. Он стоял посередине участка. К нему вела аллея, накрытая лозой винограда до дома, около ворот стояли ящики с собранной и готовой к вывозу хурмой. Трава был скошена, бегали редкие куры, а с маленького сарайчика на нас с любопытством смотрел кабанчик. Услышав шум, вышел дядя с фонарем. Он был высокий, с белыми волосами. Под светом фонаря я увидел умные, но уже потухшие глаза. И я подумал, что хорошо, что мы заехали, потому что такие глаза бывают у тех, которые уже простились с этим миром и живут в ожидании. Мы зашли к нему домой. Он зажег свечи и я увидел камин, большой камин и большой треножник в нем, на котором готовилась пища. Мы не успели еще сесть, когда стали приходить женщины и накрывать стол, готовить и потом ухаживали за нами. Это соседи послали своих женщин, кто жену, кто сестру, чтобы он не чувствовал себя одиноким. Мы спали на втором этаже. Когда я лег и услышал хруст накрахмаленных простыней, я вспомнил дом своей бабушки и простыни с моего теплого детства.