Грузинская хроника XIII века. Книги 1-3

Со слезами на глазах Цотнэ взглянул в когда-то соблазнительно сверкавшие, а теперь утратившие блеск глаза Аспасии.

Печально глядел правитель Одиши на поднявшихся в гору путников. Они там о чем-то спорили. Потом Абиатар обернулся.

— А что сказать, князь, матери Бека? Если я поклянусь ей, что ты повернул обратно, буду ли я прав перед богом?

— Будешь прав, Абиатар. Скажи, что я подчинился судьбе и смирился, — горько улыбнулся Цотнэ.

Абиатар еще раз поклонился правителю Одиши, и путники снова тронулись в путь.

Когда Дадиани простился с Аспасией и Абиатаром, он не долго думал, что ему делать дальше. Он решил про себя ни в коем случае не возвращаться домой, а, отпустив ратников, одному, сейчас же идти через Лихский перевал.

Цотнэ и сам не знал, когда и как он принял это решение, но то, что он должен как можно быстрее присоединиться к схваченным монголами князьям, это для него уже было безусловным и несомненным.

В истории, наверно, часто бывало, что люди совершали тот или иной шаг, которому впоследствии придавалось великое историческое значение, вовсе не думая, что они совершают нечто значительное, а тем более великое.

В те минуты, когда в сердце Цотнэ созрело и родилось решение идти через перевал и присоединиться к остальным, схваченным монголами князьям Грузии, он совершенно не думал, какое значение будет придано его поступку в последующие времена, в будущей истории родной Грузии, родного народа. Хоть эта решение, подсказанное ему каким-то внутренним голосом, родилось, можно сказать, мгновенно, но подготовлено оно было всем опытом его предыдущей жизни. Поэтому Цотнэ без колебаний подчинился внутреннему сердечному порыву и душевно тотчас же успокоился.

Цотнэ присел на камень и поглядел вдоль дороги, дорога была одна, но для него она раздвоилась. Одна из них вела к смерти, но этот путь был как бы освещен светом правды и величия духа, другая дорога вела в ничтожество. Это была дорога однообразного, сытого, тупого существования. Этот путь застилался туманом трусости и малодушия. Цотнэ избрал первый путь, путь смерти и света.

Цотнэ подозвал к себе сына рачинского эристава:

— Войско должно вернуться, и поведешь его ты, Кахабер!

— А ты, князь?

— Я должен поехать к ним, — Цотнэ показал рукой в сторону перевала.

— Если надо ехать, то и я с тобой, поедем вместе.

— Нет. Я должен ехать один. У рачинского эристава никого нет, кроме тебя, и я не могу взять грех на душу.

— С каким лицом я вернусь к отцу? Он подумает, что у него недостойный сын,

— Не подумает. Ты же не давал клятвы вместе с нами.

— Да, но отец клялся!

— Твой отец лежит больной.

— Кто поверит в болезнь моего отца? Единственным заговорщиком, избежавшим казни, окажется рачинский эристав. Народ назовет его Иудой,

— Пусть тебя это не печалит. Правда никогда не пропадала, и народ скоро узнает о невинности рачинского эристава.

— Если это не должно заботить, то и ты не отдавайся в руки этим кровопийцам.

— Мне нельзя не ехать, я обязан быть с ними. Я был первым зачинщиком и главой этого заговора. Многих я направил на этот опасный путь. Если схваченных ожидает смерть, я не хочу, чтоб они в последний час жизни считали, что я скрываюсь, что я в безопасности.

Иди, Кахабер, веди войско обратно, распусти воинов по домам. Если я вернусь живым, постараюсь отплатить тебе добром... — Цотнэ обнял Кахабера. У того навернулись слезы.

— Успокойся, ты же мужчина, слезы тебе не к лицу.

Успокой и мою жену, обнадежь ее, облегчи ей страдания. Ну, с богом, в добрый путь...

Кахабер вытер слезы, безвольно развел руками и пошел к своему войску.

Вскоре воины построились в колонны и двинулись в обратный путь. Пропустив их мимо себя, Кахабер вернулся к Цотнэ.

— Кого из слуг возьмешь с собой, князь?

— Со мной поедет Гугута, больше мне никто не нужен. Гугута, где ты?

— Я здесь, господин! Лошади готовы.

— До свиданья, Кахабер!

— Дай бог тебе... — Кахабер снял шапку, молитвенно взглянул на небо и рванул коня.

Человеку свойственно всегда с кем-нибудь разговаривать. Если нет собеседника, значит, он беседует сам с собой, или спорит безмолвно, или соглашается с другим мнением или порицает или одобряет свои поступки. Сам с собой человек говорит иногда о том, о чем нелегко поделиться с другими. Но, конечно, вовсе не обязательно вести с собой только такие разговоры, которые приходится сохранять в тайне.

На каждом шагу человеку нужен советник, который остановил бы его от опрометчивого, опасного, неблаговидного, а иногда и преступного шага, или же поощрил бы его на свершение благородного поступка. Когда нет поблизости доверительного человека, с кем можно посоветоваться, человек спрашивает совета у самого себя, советуется со своим жизненным опытом, со своей совестью. Сам выдвигает положения и сам же опровергает их, разбирает возможные последствия того или много действия. Все это мы называем рассуждениями.

Цотнэ поднимался по тропе к Лихскому перевалу и рассуждал: