Гугенот

Булькающий полковничий сверток он развернул у себя в гардеробной после того, как выпил стакан водки. Под плотной внешней оболочкой оказалась еще одна, вакуумная. К фольгированной пленке прикреплялся стикер с короткой инструкцией: «По ознакомлении уничтожить любым доступным способом».

Надорвав пленку, Подорогин извлек на свет небольшую коробочку Нижняя и боковые стороны ее были сделаны из черного пластика, верхняя из плексигласа. Внутри, залитый не то маслом, не то формалином (судя по отчетливому аптечному душку — все-таки формалином), помещался миниатюрный макет ленинской комнаты. То есть что это макет ленинской комнаты, было ясно с первого взгляда: два ряда крохотных столов со стульями тянулись по заклеенному шпоном дну, микроскопическая наглядная агитация мерцала на желтых стенках, лилипутское алое знамя с золотыми шнурками колыхалось в углу.

Подорогин протер глаза, глотнул еще водки и вышел из темной гардеробной. В столовой, не зная, как раздвигаются тяжелые портьеры, он пробрался между ними, словно между половинками театрального занавеса, сел на низком подоконнике, поставил рядом бутылку и продолжал рассматривать содержимое коробочки. Оптическая иллюзия отстранения опять овладевала им. Только сейчас это был не результат переутомления, сколько следствие потрясающей достоверности, с какой оказалась изготовлена копия интерьера комнаты.

Давным-давно в Дрездене, в сокровищнице саксонских курфюрстов, он чуть не упустил свой класс, рассматривая запечатленную в золоте и драгоценных камнях сцену дворцового приема в честь какого-то Великого Могола. Раскрашенные финифтью человеческие фигурки на ступенях серебряного дворца, слоны и верблюды в бриллиантовых попонах, эбеновые драконы на крыше и баллюстрадках, жемчужные балдахины над раззолоченными делегациями и прочие баснословные мелочи — все это, помещавшееся на небольшом демонстрационном столе, воспринималось не как ювелирное изделие, не как пустившая чудовищные метастазы алмазная брошь, но как реальное событие, данное издалека — событие, из которого откачали время, действо, которое утопили в стекле с нулевым коэффициентом преломления.

Отложив коробочку, Подорогин взял бутылку, однако отставил и ее. В отличие от дрезденского шедевра, макет ленинской комнаты был всего лишь вещью, косной поделкой. Не потому что был исполнен с меньшим тщанием (скорее, наоборот — для того, чтобы толком рассмотреть его, потребовалось бы хорошее увеличительное стекло), а потому что в нем не было ничего, что говорило бы о человеческом участии. Наличие человеческих фигурок за столиками вряд ли поправило бы это впечатление. Если какому-нибудь левше и удалась бы подобная проработка деталей, то не с такой методичной и бездушной точностью. Макет, скорее всего, был изготовлен машиной. Может быть, для того коробочку и наполнили формалином, чтобы сгладить ее нечеловеческое происхождение. И, видимо, именно потому, что на вечность — нечеловеческую вечность — она имела куда больше прав, нежели вычурное саксонское сокровище, ее следовало «уничтожить любым доступным способом». Против этого последнего пункта Подорогин не имел никаких возражений. Затаив дыхание, он поднес макет к лицу. На одной из стенок с наглядной агитацией, поверх двухэтажной шеренги металлических, размером не более спичечной головки, невидимых почти портретов он разглядел — или, может, это ему только показалось, слишком мелкими были буквы и слишком велико напряжение глаз — выложенное кубиками белого материала заглавие: «Члены Политбюро ЦК КПСССР 2008 года». Привстав, он отпер массивную оконную створку, высоко, словно волейбольный мяч, подбросил перед собой коробочку, уперся в подоконник и смотрел, как, убывая до размеров математической точки, она стремительно сближается с землей. Коробочка разбилась о крышу гостиничного портика с чуть слышным хлопком, спугнув ворону. Подорогин взял с подоконника водку, вернулся в гардеробную, лег на кушетку и, постукивая дном бутылки по полу, блаженно закрыл глаза.

Всякий раз это начиналось как-то по-новому, украдкой.