Гук - снежный человек

— Ладно, — вздохнула она, — пойду за телефон доплачу. А то мне тридцать копеек не хватило. Бабушка накинула на плечи пуховый платок.

— Что-то прохладовать стало. Опять осень скоро.

И бабушка вышла. Снова хлопнула калитка. Из-за плиты вылетела музыка и возник Гук.

— Кто не существует? — спросил он.

— Снежный человек, — сказал Виктор, — есть такой миф, что в Гималаях живет снежный человек. Он ходит по горам и оставляет полуметровые следы. Считают, что он с руками до колен и трехметрового роста.

— Это почему? — спросил Гук.

— Что почему? — не понял Виктор.

— Почему трехметрового роста?

— Как почему? Ну, раз следы такие, — он развел руки, чтобы показать, какие следы, и тут взгляд его упал на огромные ступни Гука.

— Да, — покачал головой тот, — с такой логикой они далеко не уйдут.

Он был на голову меньше Виктора.

— Ну ладно, — сказал Гук, — пока, мне еще сухого сена где-то найти надо.

— Пока, — кивнул Виктор.

Гук легкой мелодией полетел над селом. Залаяли собаки. Виктор поближе придвинул чашку и налил новую порцию горячего чая. Глаза его глядели в никуда. Он думал о снежном человеке. А за окном поднималась новая, полная луна.

Следующим утром к дому бабушки Виктора, раскачиваясь на колдобинах проселка, подкатила запыленная машина. Оттуда вылез очень представительный гражданин в пиджачном костюме с галстуком. Это и был Филипп Филиппович..

Выйдя их машины, он глубоко вздохнул и огляделся. Затем достал из машины объемистый портфель и, нагнувшись к дверце, сказал кому-то внутри:

— Спасибо вам, любезный. Так, значит, я вас к следующей пятнице ожидаю?

Этот вопрос прозвучал в такой утвердительной форме, что тому, кто находился внутри, ничего не оставалось, как покорно кивнуть.

— Ну, тогда всего хорошего, — сказал Филипп Филиппович и так хлопнул дверцей, что машина вылетела в обратном направлении намного быстрее, чем приехала.

Филипп Филиппович еще постоял, вдыхая свежий сельский воздух. Снисходительно пощурился солнцу. Огляделся. И, что-то насвистывая, направился к калитке. Он шел так авторитетно и солидно, что калитка, будь она живая, непременно распахнулась бы перед дорогим гостем с низким поклоном. Снисходительно простив калитку, Филипп Филиппович помог ей в этом маленьком затруднении и, улыбаясь, зашагал к дому. У порога он постучал.

Потом приоткрыл дверь и спросил: «Гостей принимаете?» таким тоном, что тот, у кого хватило бы духу ответить: «Нет», немедленно почувствовал бы себя предателем, дезертиром и ушел бы в леса.

— Филя! — всплеснула руками бабушка и бросилась к сыночку. — Наконец-то. Совсем уработался ты со своими симпозивумами. Голове отдыху не даешь. А голова — инструмент хрупкий, ей тоже время от времени покой нужен. Не Энгельс же ты!

Филиппу Филиповичу быть «Филей» явно приходилось не по вкусу, но, поморщившись, он проглотил эту горькую пилюлю и озарил террасу высокопоставленной улыбкой, показывая, что некоторых неловкостей со стороны других он может и не замечать.

— Как здоровье, мама?

— Есть еще порох в пороховницах! Вот-вот и буржуев свалим. Поднимем трудящиеся массы и установим народную власть самых честных и способных людей — пенсионеров!

— А вы буржуев спросили? — хохотнул Филипп Филиппович. — У нас же теперь, почитай, весь мир — буржуи!

— Ничего, нашего трудящегося народу тоже везде хватает, просто их угнели.

— Ну-ну, — кивнул Филипп Филиппович, ставя портфель к вешалке, — долго бороться придется.

Бабушка с вызовом подняла подбородок.

— А мы не ради «сейчас». Мы — ради светлого завтра. Как говорил великий писатель, угнетенный царизмом: «Из искры возгорится пламя и на нем напишут наши имена!».

Филипп Филиппович расхохотался и сел завтракать. Он умел поглощать огромные количества пищи. Это умение он закалил в длительных походах и экспедициях. Когда он доедал седьмой бутерброд, запивая его ароматным чаем со смородиновым листом, на террасу, щурясь спросонья, вышел Виктор.

— О! Наша будущая гордость и надежда! — воскликнул Филипп Филиппович.

Виктор послушно подошел к дяде и пожал его широченную руку. С Филиппом Филипповичем он всегда себя чувствовал, словно на вызове к директору школы.

— Ну как у нас успехи? — спросил дядя.

Под успехами Филипп Филиппович всегда подразумевал только постижение школьных дисциплин и прочтение всяческих невыносимых вещей в объемных томах, которые называются «классикой». А до действительно стоящих вещей, как например того, что, Виктор без всякой лестницы спрыгнул со второго этажа и простоял на руках до счета «сто», ему дела не было. Он ценил лишь то, что вело к званиям, солидности и признанию заслуг. У Виктора же из заслуг на сегодняшний день было три тройки в году, о чем он особенно не беспокоился, но дяде об этом говорить совсем не собирался.

— Да так, — неопределенно ответил Виктор, — посмотрев на яблони за окошком, — Учимся.

— М-м-да! — со вкусом протянул Филипп Филиппович. — А при Ломоносове, помнится, брали розгу и выбивали из учеников всю лень! — Он с легкой усмешкой глядел на Виктора. — Нынче родителей вызывают, уговаривают, учиться просят, условия создают. И что мы имеем в результате? А?