Гук - снежный человек

Потайными тропами Гука они пробрались через ручей и ходы, проделанные остальными обитателями леса, к одуванчиковой поляне и уселись на бревно на краю опушки. Перед ними, мерно колышась, подвижным ковром, словно покрытым инеем, волновалось одуванчиковое поле. Они тихо смотрели, а одуванчики колыхались, словно холодное пламя костра, и воображение Гука и Виктора улетало все дальше и дальше, рисуя волнующие картины безграничного спокойствия и необъятности. Им казалось, что они стали одним целым со всем миром, космосом, всеми звездами и планетами, мчавшимся там в вышине, высоко над их головами.

Вдруг повеяло ветром. Раз. Два. Ветер дунул посильнее и, казалось, все поле взмыло вверх. Словно огромная стая диковинных ночных бабочек.

Ветерок усиливался, и в небо поднимались все новые и новые пушинки, затмевая все вокруг. Виктор в восхищении следил за полетом одуванчиков и не мог вымолвить ни слова. Сердце его билось часто и тревожно. Облако пушинок поднялось над теперь уже облетевшей поляной и поплыло на восток.

Казалось, будто между небом и землей движется таинственная река, в которой, дрожа, отражается Млечный Путь. Вскоре ветер унес одуванчиковую тучу вдаль, за темные деревья, откуда ей уже никогда не суждено вернуться.

А Гук и Виктор все еще сидели и чего-то ждали, словно надеясь, что действо повторится вновь. Вдруг заухала ночная птица. Гук пришел в себя. Виктор также постепенно возвращался к происходящему.

— Теперь до следующего года, сказал Гук и весело сбил лапой крупную каплю с березового листа. И проговорил:

Запушились инеем
Колкие листочки.
Замигали синие
Бусинки и точки.
Вся округа далеко
Инеем сверкает.
Лишь на солнце нет его,
Потому что тает.

Тут Виктор вспомнил, о чем он думал весь день.

— Тебе надо быть осторожным. К нам приехал дядя. Он ученый. Всю жизнь животных изучает и, если доберется до тебя, могут быть неприятности.

— Почему? — удивился Гук.

— А потому что, если он узнает, что существует новый вид животного — то есть ты, — ему потребуются доказательства.

— Какие?

— А такие: шкура, череп и кости.

— А зачем? — с интересом спросил Гук.

— Другие доказательства ему будут неубедительны. Он вообще считает, что животные думать не могут и что они вроде машин.

— Значит придется найти такие, которые будут убедительными.

— Что ты имеешь в виду? — не на шутку встревожился Виктор.

— Доказательства, — ответил Гук, — убедительные доказательства, — от которых он не отвертится.

— Но… — хотел было возразить Виктор.

— Не волнуйся, мои шкура и кости останутся при мне, они мне еще пригодятся.

Гук повернулся и уставился на Луну. Виктор тяжело вздохнул. Все это было слишком опасно.

Глава четвертая в которой Филипп Филиппович учит Виктора, а Гук Филиппа Филипповича

Теперь жизнь Виктора и его бабушки начиналась и заканчивалась каждый день со стуком печатной машинки. Который прерывался только на завтрак, обед и ужин. Стук сопровождали возгласы вроде:

— Бред какой!

Или:

— Это балаган! Он думает, что ему методику учета оленей в тундре и к вирусам применять можно!

Дом наполнился наукой до самого потолка. Теперь Филипп Филиппович ежедневно при любой возможности изливал на домочадцев такое количество научных сведений, что им стало казаться, что они гораздо глупее последнего таракана. Авторитет Филиппа Филипповича так довлел над ними, что жизнь им была уже не в радость. При дяде теперь они опасались открывать рот, чтобы не узнать еще чего-нибудь нового. Так однажды просьба к дяде подать хлеб, вылилась в историю развития хлебопроизводства на Руси с полной биографией знаменитого ученого Вавилова.

Бабуля с Виктором становились все мрачнее, а Филипп Филиппович все веселее и энергичнее оттого, что мог озарить еще чье-то безграмотное сознание всепобеждающим светом науки. Сам дядя абсолютно не замечал удрученности своих родственников, будучи слишком захваченным вихрем статей, диссертаций и очерков, которые ожидали его рецензий, правки и критики. Скоро бабушке и Виктору стало казаться, что они лично знакомы со всей академией наук, а также Омом, Герцем и другими учеными деятелями.

Они знали недостатки ведущих светил настолько хорошо, что удивлялись, как при таких отрицательных качествах, те умудрялись совершать мировые открытия. Ученые вторгались в их сны. Исаак Ньютон норовил уронить яблоко на голову Архимеду, который купался в ванной вместе с Левенгуком и его первым микроскопом. Все они кричали нечеловеческим голосом: «Эврика!» и измученный Виктор просыпался в холодном поту.