ГУЛАГ

В нескольких часах езды на север от Петрозаводска в урочище Сандормох возник еще один местный мемориал. Хотя, возможно, в данном случае “мемориал” – не совсем точное слово. Несмотря на то, что здесь есть памятная доска и несколько каменных крестов, установленных поляками, немцами и другими, Сандормох, где в 1937‑м были расстреляны заключенные с Соловецких островов, в том числе священник Павел Флоренский, запоминается прежде всего своими необычно трогательными крестами ручной работы и частными памятниками. Поскольку сведений о том, кто где похоронен, не сохранилось, каждая семья наугад выбрала ту или иную массовую могилу. Родственники жертв приклеили их фотографии к деревянным столбам, кое-где вырезаны эпитафии. Среди хвойного леса, выросшего на месте расстрела, то и дело попадаются ленты, искусственные цветы и прочее погребальное убранство. Солнечным августовским днем, когда я там побывала (была годовщина убийства, и из Санкт-Петербурга приехала делегация), пожилая женщина произнесла речь о своих родителях, которых обоих здесь расстреляли, когда ей было семь лет. До той поры, когда она наконец смогла посетить их прах, прошла целая жизнь.

Другой крупный проект реализуется близ Перми. На месте лагпункта сталинских времен “Пермь‑36”, ставшего в 1970–1980‑е одним из самых жестоких лагерей для политзаключенных, группа местных историков организовала полномасштабный музей – единственный в своем роде, поскольку он расположен в настоящих лагерных бараках. Своими силами историки восстановили бараки, забор, заграждение из колючей проволоки и прочее. Чтобы сэкономить средства, они, взяв старое лагерное оборудование, даже создали маленькое лесозаготовительное предприятие. От местных властей большой поддержки они не получили, но помогли с финансами западноевропейские и американские фонды. Активисты рассчитывают пойти дальше и восстановить двадцать пять строений; в четырех должен разместиться более крупный Музей репрессий.

Тем не менее в России, привыкшей к грандиозным военным мемориалам и пышным, торжественным государственным похоронам, эти локальные усилия и частные инициативы выглядят слабыми, разрозненными и недостаточными. Большинство граждан страны, вероятно, ничего о них не знает. И неудивительно: через десять лет после распада Советского Союза Россия, унаследовавшая его дипломатию и внешнюю политику, его посольства, его долги, его место в ООН, по-прежнему ведет себя так, словно она не унаследовала его историю. В России нет национального музея, посвященного истории репрессий. Нет в ней и национального места скорби, памятника, который отдавал бы официальную дань страданиям жертв ГУЛАГа и их семей. В 1980‑е годы на проект такого памятника объявлялись конкурсы, но этим дело и ограничилось. “Мемориал” добился лишь того, чтобы камень с Соловецких островов, где начинался ГУЛАГ, был помещен на площади Дзержинского напротив здания Лубянки[1958].

Еще более важен, чем дефицит памятников, дефицит общественного интереса. Иногда кажется, что сильнейшие эмоции и страсти, возбужденные широкими дискуссиями горбачевской эпохи, улетучились вместе с Советским Союзом. Столь же внезапно прекратились ожесточенные споры о необходимости отдать жертвам долг справедливости. Хотя в конце 1980‑х много говорили о том, что надо привлечь людей, виновных в пытках и массовых убийствах, к ответственности, российские власти ничего подобного не предприняли даже в отношении тех, на кого имелись явные улики. В начале 1990‑х один из исполнителей катынского расстрела польских офицеров был еще жив, и сотрудники КГБ проинтервьюировали его, желая знать, как, с чисто технической точки зрения, происходили убийства. В порядке жеста доброй воли магнитофонная запись интервью была передана польскому атташе по культуре в Москве. Но никто никогда не высказывал мысль, что этого человека надо предать суду – в Москве, в Варшаве или где-либо еще.

Безусловно, суд – не всегда лучший способ разобраться с собственным прошлым. В первые годы после Второй мировой войны в Западной Германии было отдано под суд 85 000 бывших нацистов, но обвинительных приговоров тогда вынесли менее 7000. О коррумпированности этих трибуналов было широко известно, и на них сильно влияли личные конфликты, зависть и тому подобное. Сам Нюрнбергский процесс, пример “правосудия победителей”, был отмечен странностями, не самой маленькой из которых было участие советских судей, прекрасно знавших, что их сторона тоже имеет отношение к массовым убийствам.