Гуляйполе

– Вы, гражданин, не понимаете сути анархизма… Оружие – это, як бы сказать, средство для достижения свободы… конечной нашей цели…

– Чего ж, ясно, – кивнул телеграфист. – С наганом любую цель достигнуть можно. Особенно конечную.

Этот аристократ железных дорог многое видел, о многом передумал. И стал немного философом.

Горела на столе керосиновая лампа. Возле нее, уронив голову на руки, дремал Махно. Посвистывал во сне телеграфист.

Аппарат Юза вдруг начал вызванивать и, постукивая, выпускать бумажную «макаронину».

– Мне? – просыпаясь, спросил Махно.

Телеграфист отрицательно покачал головой:

– Поезд триста второй из Бердянска задерживается. Скоро как сутки.

– А-а… – Нестор вновь уткнулся головой в руки.

В крохотном зале ожидания на лавках спали вооруженные черногвардейцы.

Утреннее солнце разбудило и телеграфиста, и Нестора, и хлопцев на лавках. Тускло-красный диск поднимался над степью.

– Ну шо? – спросил Махно.

– Тишина, – ответил телеграфист. – Москва молчит… и поезда так и нет… Интересно, к чему все это идет? А?

– К победе трудящихся, – сипло ответил Нестор. – Грамотный человек, а не понимаете.

– И жалованье почему-то не платят, – продолжил «грамотный человек».

Щусь просунулся в дверь, чуть не застревая из-за своего арсенала: шашка, винтовка, гранаты, патронташи висели на нем, как виноград на лозе.

– Нестор! – решительно сказал он. – Хлопцы уже оголодали!.. Може, ну их на хрен, твоих анархических учителей. Шо они, те учени люди, знають там, в Москве, про наши крестьянськи дела?

Но Махно и без того уже был на грани нервного срыва.

– Молчи! – обернулся он к Щусю. – Без тех ученых людей кто мы? Слепые котята! Анархия – точная наука. Почти як эта… як арифметика!

– Да я шо… – примирительно пробормотал Щусь. – Разве я супротив анархии? А только у нас и свои головы есть на плечах… – Он сощурился, и на миг в его глазах появилась искорка той, еще детской ревности, когда они боролись за первенство в ватаге. – А може, Нестор, ты сам той власти опасаешься? Не знаеш, як з нею сладить? С якого боку до нее подступиться?

– Шо ты мелешь, зараза! – взорвался Нестор. Рука потянулась к револьверу. Еще секунда, и его охватит приступ: то ли застрелит Щуся, то ли забьется в судоргах…

И в это время звякнул спасительный Юз. Телеграфист бросился к ленте, обрадованный тем, что аппарат не дал случиться беде.

Щусь и Махно, забыв о ссоре, ждали. Солнце уже ярко освещало аппаратную, заглушая свет лампы.

– Триста второй наконец-то вышел из Бердянска, – прочитал телеграфист, качая головой и облегченно вздыхая.

– Ладно, мы поехали. Когда придет телеграмма – доставь! Хоть верхом, хоть пеши! Не то…

– Что такое «не то», я догадываюсь.

Нестор в сердцах хлестнул плетью свой сапог и вышел из помещения.

Ответа из Москвы он так и не дождался ни в тот день, ни на следующий, ни через месяц…

Мало что изменилось в усадьбе пана Данилевского с тех пор, как Нестор приходил сюда еще подростком. Те же картины на стенах, тот же сияющий паркет. И окна, разбитые во время боя, давно были отремонтированы и блестели хорошо намытыми стеклами.

Нестор в сопровождении Федоса вошел в зал, громко ступая грубыми сапогами по паркету. За ними – Лашкевич с большим портфелем под мышкой.

Пан Данилевский появился в несколько театральном кунтуше. Он порядком одряхлел. Отгремевшая пожарами революция, война и вечные хозяйственные хлопоты любого согнут да состарят. А тут еще новая революция, безвластие. Но взгляд его по-прежнему был строг и властен. Похоже, оружие, которым были увешаны гости, его совсем не смутило.

– Почему без доклада? – спросил он. – Василь!

Возник все тот же Василь, только слегка скрюченный временем и ревматизмом.

– Почему не доложил?

– Так воны… это… – замялся Василь, показывая на окно.

– Степан, Павло, Грыць, Алешка! – позвал Данилевский во всю мощь своего «панского» баритона.

Но слуги вошли как-то робко, растекаясь по стенкам, а Степан, старший конюх, все еще могучий мужик, похожий на седого лешего, увидев Махно, спрятался за дверью.

Да, это были не те дни, когда слуги, прихватив ружья, могли отбиваться от повстанцев. Сникла держава. Гнилью попахивает…

Пан Данилевский выглянул в окно. По саду бродили хлопцы из «черной сотни». Вид у них был устрашающий.

Махно ждал, когда Данилевский осознает свое незавидное положение. Смотрел на стену, где висел большой, недавно написанный портрет. Трудно было узнать в этом офицере, награжденном «Георгием» и Звездой ордена Святого Владимира с мечами, молоденького худенького юнкера, что когда-то гостил у отца и чуть позже, уже будучи новоиспеченным прапорщиком, отбивался от махновских хлопцев.

– Сынок ваш? – спросил Махно. – Помню…

– Сынок, сынок, – с вызовом ответил Данилевский. – На фронте, Родину защищает. Дважды ранен. И в тылу не отсиживается, как эти… ваши… – Он перевел взгляд на Щуся.

– Ну, ты, ясновельможный!.. – схватился за рукоять плети Федос. Выговор у него был «морской», с растяжкой. – Черноморский флот не советую обижать!..