Гуляйполе

– Разни попы бувають, – возразил Калашник. – Наш отець Гурий с намы в атакы ходыв… в первой цепи… винтовку в рукы не брав, а токо с хрестом… Два ранения имев и «Георгия». Уважалы.

– Разни, конечно. Як и все люди, – согласился Иван Лепетченко. – Оны ж не от Бога, як Исус, а обыкновенни.

– Разговорились!.. – оборвал Махно. – «Исус»!.. Ты его видел? Анархия як наука бога отрицае. И нечого тут разводить…

– А шо ж, як анархия побидыть, з попами делать? – спросил Лашкевич. – С монахами? Их шо, тоже… того?

– Хто из них в трудящи пойдет, в скотники там, в пахари – нехай работают. То же и с панами. А хто супротив матушки-анархии, того, конечно… тут дело ясное.

– Матушка, значит, против батюшки, – съязвил Лашкевич.

– Замолкни, «булгахтер»! – прошипел Махно и прислушался. – Слышите?

Они явственно услышали звуки приближающейся упряжки.

…Батюшка Дмитро, разморенный службой и сытным обедом, ехал не спеша, вольно держа вожжи. В его ногах коротко и обиженно вскрикивал связанный гусь.

Осторожно, по шаткому настилу, Дмитро проехал мосток. Благодушно посмотрел на костер, на людей.

– Шо, хлопци, за мост взялысь? – спросил он. – Бог в помощь! Богоугодное дело!

Был когда-то батюшка Дмитро сух, моложав, черноволос, а теперь длинные белые волосы свисали из-под скуфейки. И борода стала белой. Только глаза все те же, черные, пронзительные.

– Слазь, батюшка! – схватил лошадь под уздцы Федос.

– Наче вы грабыть мене собрались? – засмеялся Дмитро. – А шо ж отберете? Хрест? Чи, може, гусака?

Лепетченко, взяв попа за руку, помог ему ступить на землю.

Батюшка узнал Махно. Перевел взгляд на саблю, воткнутую в бревно и чуть поблескивающую на полуденном солнце.

– Нестор? Ты шо ж, с каторгы вернувся – и опять за свое? Убыть мене хочете? Падлюкы вы, нехрысти! Як же це можно? Свого батюшку?..

Похоже, отец Дмитро был не робкого десятка. Он оглядывал приближающихся к нему со всех сторон гвардейцев, лица которых не предвещали ничего хорошего.

– Хлопци, мени не себе жалко, мени вас жалко… – сказал он. – Перед Богом це самый страшный грих… Не губить свои души!

– Ой, якый ты святой, пан отець Дмитро! – передразнил его Федос. – А гусака у дядька взяв! И грошей мабудь далы?

– Дурень! – сердито вскинулся батюшка. – Ты хоть соображаеш своей пустой матросской головой, шо батюшке на сели всього пятнадцать рублив в мисяць од епархии платять? А прокорм складаеться з того, шо люди дают! А у мене девять душ семьи. Всех кормыть надо, Господы просты! – перекрестился батюшка. – Душа моя Богу служит, а тело до земной плоти приписано. Потому як Господь нам два начала дав: на муку и на радость… Дух и естество!

– Про Господа потом! – прервал его Махно, видя, что хлопцы начинают вслушиваться. – А скажи, отче Дмитро, зачем ты на нас полиции доносил? Тайну исповеди нарушал?

– Да, був грех! – признался отец Дмитро. – И взяв я его на свою душу… и тяжко мени було. Но вы кровь началы лыть. И за вамы моглы други пойти. И началось бы братоубийство… За той грех я сам буду держать ответ перед Господом, – снова перекрестился он. – И не вам, безбожники…

– С Господом сам разберешься, це правильно, – остановил батюшку Федос. – Мы ж покараем тебя… як доносчика и предателя.

Батюшка, чувствуя, что этих хлопцев, увешанных оружием, уже не остановить, все больше свирепел, не ощущая никакого страха.

– А ты, Нестор? Я бачу, ты тут закоперщик… И бачу я, бачу, всех вас покарае Божья воля лютою смертю. Но тоби, Нестор, выйде сама страшна доля. Будеш ты помирать за десять стран од дома, один, без помочи, и будеш ты, Нестор, гнить заживо, и черви по мени по мертвому будут ползать, а по тоби по живому. И не мои уста це глаголют, а Божим провидением ведоми…

Федос с силой ударил отца Дмитрия прикладом. Далеко отлетела скуфья. Разорвалась цепь, свалился к ногам батюшки тяжелый крест. Батюшка упал лицом в огонь, затрещали волосы. Он силился встать, но не мог.

– Поднимить его! – скомандовал Махно.

Хлопцы вытащили батюшку из огня, попытались поставить на ноги, погасили тлеющие волосы. Лицо у отца Дмитрия стало черно, и не видать было на нем ни глаз, ни губ, лишь судорожные хриплые вздохи сотрясали тело.

– Зачем ты? – зло спросил Махно у Федоса.

– А чего он… напророчив тут… За тебя ж обидно стало, Нестор. Брешет и брешет, падлюка…

– Недолюдок ты! – схватился за саблю Нестор. Но вдруг, выронив ее, упал, забился в судорогах. Слюна булькала на губах. Начался припадок.

Хлопцы навалились на Нестора, забыв про батюшку, который корчился рядом.

– Спокойно, спокойно!.. За язык визьмы, Сашко! – велел Лашкевич. – А то захлынеться… Та палець, палець вставь пид язык… Нервы!..

– Писля каторгы кого хочеш скрутыть, – пробормотал Сашко.

– То вин наши грихы на себе приняв! – пояснил Иван. – Страшни грихы!

– Ну, тоже поп нашовся! – обрезал его Федос. – «Грехи»…

Нестор постепенно успокаивался. Только чуть подрагивал.

– З Дмытром шо робыть? – спросил Каретник.

– Тягни его до колоды. – Федос поднял с земли саблю. – Разом. Шоб не мучился!..

Утро было в разгаре. В окно заглядывало солнце. Щебетали птицы. Где-то не ко времени надрывался кочет.