Гуляйполе

– Я? З чого вы взялы? У нас в Гуляйполе супротив насылия тилькы пугало.

– Кто-кто?

– Пугало! – усмехнулся Махно. – Ну, чучело по-вашому. Шо в огороди. Стоить соби, не шевелыться.

Все рассмеялись.

В дверь постучали, открылась «кормушка».

– Господа, расшумелись! – предупредил надзиратель. – Ну правда, даже неловко за вас! Уголовники, и те давно уже спят или тихонько в картишки, а вы… Господа!

– Хорошо, хорошо, Михалыч! – успокоил надзирателя Аршинов и обернулся к Сольскому: – Зяма! Позолоти Михалычу ручку!

Зяма, подойдя к «кормушке», протянул две рублевые бумажки. Огромная лапа поглотила дар.

– Премного благодарен. Но все же потише, господа!..

– Все, все, Михалыч! Спим!..

– И свечки… Не положено по правилам.

Еще одна бумажка исчезла в лапе надзирателя. Аршинов задул одну свечу.

«Кормушка» захлопнулась.

– И не забывайте, господа! – прозвучал в полумраке голос Шомпера. – Анархия – дело живое. Стоит только начать, и творчество масс подскажет многое!

Спор продолжался, теперь уже яростным свистящим шепотом.

– Простите, господа! – это Трунов. – Ну а армия? Или вы полагаете, у вашего вольного сообщества не будет врагов? А ведь армия строится на безусловной власти командира, на принудительном призыве…

Махно сделал вид, что спит. Все, что он услышал, требовало размышления. Глаза его были закрыты, но он ловил каждое слово.

– Простейший вопрос! – воскликнул Шомпер. – Армия будет состоять исключительно из добровольцев, из вооруженного народа, а командиры будут выборными, и их приказ – не принуждение, а общая воля…

– Добровольцы? – спросил Трунов. – Да многие ли пойдут добровольно под пули? Не приукрашиваете ли вы слабую человеческую натуру?

– Вы не представляете, какой станет эта натура при отсутствии эксплуатации и денег, в условиях радости труда и свободы!

Махно откашлялся, и все, словно вспомнив о новичке, повернулись к нему. Они забыли, что там, на кровати, не груда серого сукна, а живой и внимающий им человек.

– Насчет добровольцив, – хрипло и негромко, но так, чтобы все услышали, произнес Нестор. – У нас в Гуляйполи добровольных анархистив – море! Сколько отчаянных хлопцив! Цела армия! И яки хлопци! Андрей Семенюта в огне сгорел. А як стриляв в ворогив!.. А на выселыцю як йшлы? Весело, смиючись, як в сад за яблукамы… Такие хлопци! – вздохнул он.

Наступило молчание. Голос живой, яростной, кровавой жизни ворвался в теоретический спор и оказался сильнее профессорской логики.

– Вот! Вот! – торжествуя, сказал Шомпер. – Вы видите, армия анархистов-добровольцев уже родилась, уже живет… Вот вам голос народа!

Нестор улыбнулся. Ему нравилось думать об анархическом будущем. Ему нравилось, что он не одинок в своих мечтах. И наивный, почти детский восторг анархистов перед завтрашним днем, который в один миг изменит людей, вовсе не казался ему фантазией.

Глава двадцать первая

Рано утром надзиратель – не Михалыч, а другой, молодой, рослый – загремел засовом. Синяя форма ему была явно тесна, а фуражка сидела на затылке. Лицо его пересекал сабельный шрам, нос тоже пострадал и был как бы слегка разделен на две части.

– Махно! Собирайся! Миску, кружку, ложку, одеяло с собой!..

– Куда?

– Тут не спрашивают.

Они пошли по длинному коридору, свернули. Спустились по железной лестнице на другой этаж.

– Давай, давай скорее! – торопил надзиратель.

– А мне спешыть никуды, – огрызнулся Нестор.

– Шибко разговорчивый, – замахнулся надзиратель.

Но Нестор взглянул на него так, что тот ударить не решился.

Зато, отворив дверь, втолкнул Нестора в камеру с такой силой, что тот упал на пол. Миска, кружка, ложка и одеяло разлетелись в разные стороны.

– Забирайте то, что просили! – сердито сказал тюремщик, закрывая дверь. – Часы со звоном!

Поднявшись, Махно увидел перед собой Мандолину. И еще около десятка чумазых лиц, глядевших на него весело и с интересом.

– Ты чем же так Квазимоду обидел? – спросил Мандолина, усаживая его на свободный лежак.

– Поговорили по дороге, – объяснил Нестор.

– Во! Я базлал: мал уголек, а затронешь – обсмалит. – Мандолина представил Нестора сокамерникам, которые тем временем подобрали разбросанные вещи и кучкой сложили их близ ног Махно: – Звать Нестор. Кликухи нема. Хохол. Сколько он рыжья стырил, мы все вместе столько даже не видали… Выпьеш?

– Давай, – согласился Махно.

Мандолина жестом фокусника извлек из рукава пиджака «мерзавчик», протянул Нестору. Тот сделал «из горла» несколько глотков.

– Ложись, покемарь, – предложил Мандолина.

Махно прилег. Сил у него пока еще было не много.

– Скажи, Мандолина, а чего меня сюда?

– Приказ.

– Чий приказ?

– Инператора.

– Якого? Шо ты мелешь?

– А вот такого. – Мандолина показал ему розово-зеленую двадцатипятирублевую ассигнацию, согнув ее так, что виден был лишь красочный портрет величавого императора Александра Третьего.

Сокамерники рассмеялись шутке Мандолины.

– И зачем? – продолжил расспросы Махно. – Ну зачем ты це сделав?

– Все гуртом подумали: засохнеш ты там, у политических. Тут твоя шконка. Тут твоя братва. Тут тебя уважають. А там… там эти…