Гуляйполе

– Сколько б у этого жизней ни было, а не жилец… Как его подымали, он кровью харкал.

– На все Божья воля…

В башне голоса раздавались гулко. Старая железная лестница отвечала на шаги дребезжанием.

Одна тюрьма, но какая разная жизнь!

…Камера, где сидели анархисты, тем, кто побывал в карцере, показалась бы уютной комнатой. Да что там комнатой! Хоромами! Скатерки на столе, кружки с чаем, коробка коркуновского печенья. И всюду книги, бумаги, рукописи…

– Этого юнца Махно перевели в лазарет. – Аршинов торопливыми шагами мерил просторную камеру. – Говорят, его состояние безнадежное.

– Жаль, интересный малый! – отозвался Сольский.

– Интересный, – согласился Аршинов. – Не анархист еще, но стойкости в нем больше, чем во всех нас… Помочь бы парню!

– Как?

– Адвоката бы!

– Легко сказать! Адвокат – это большие деньги, – откликнулся Сольский.

– Ваш папенька-банкир, Зяма, мог бы выделить небольшую сумму на благотворительность! Глядишь, в будущем ему это зачлось бы! Убедите его, а?.. Вы же умеете так красиво говорить!

И вскоре к постели больного Махно пришел человек в щеголеватом белоснежном халате с бюварчиком в руках. Санитар нес следом чернильницу с ручкой.

Маленький тюремный лазарет, хоть и подавлял низкими сводами и зарешеченными окнами, но все же здесь были чистота, белое белье (застиранное, в ржавых пятнах, но по происхождению белое), аккуратные кровати с бирочками.

Арестанты-больные бродили в кальсонах и длинных рубахах с завязками. Тоже белых. Даже санитары – в белых халатах. Только грубые сапоги выдавали в них надзирателей.

Махно, не в силах оторваться от подушки, скосил глаза на лакированные штиблеты посетителя, стрелочки брюк, отметил и выглядывавшие из коротких рукавов халата манжеты с золотыми запонками. Но особенно его поразил санитар с чернильницей.

Человек присел на табуретку и внимательно посмотрел на Махно. Незнакомец был длиннолиц, носат, его черные глаза буравили Нестора.

– А вы – не доктор, – сказал Махно. И подумал: «Видать, допрос сымать пришел. Може, прокурор?»

– Верно. Я не доктор…

Нестор ожидал какого-то подвоха, ловушки. Взгляд его был презрителен.

– Подайте плювательныцю!..

Посетитель, брезгливо морщась, двумя пальцами извлек из-под кровати белую фаянсовую плевательницу. Махно откашлялся кровавой слизью. На его руке, придерживавшей посудину, был виден круговой язвенный след от кандалов.

– Постеснялся бы! – проворчал санитар. – Нашел, когда харкать!

Нестор бросил на санитара ненавидящий взгляд и откинулся на подушку.

Посетитель, поставив плевательницу на место, вытер пальцы о полы халата, а затем, достав из кармана бутылочку с молочно-белой жидкостью, смочил руки. Блеснула бриллиантовая запонка. Запахло какой-то дезинфекцией.

– Позвольте представиться, – спокойно сказал гость. – Я – правозаступник. Иными словами, адвокат. Товарищ председателя городской палаты присяжных поверенных Лазарь Маркович Винавер… Представляю также политический Красный Крест.

И так как Махно, глядя на гостя, ничего не отвечал, Винавер продолжил:

– Мы составим акт о вашем заболевании чахоткой, которое вы получили в тюрьме вследствие дурного обращения и побоев. Потребуем надлежащего ухода, прогулок, улучшенного питания, хороших врачей и лекарств.

– Адвокат, говорыте? – скривился Нестор. – А де ж мне на адвоката гроши взять?

– Об этом не беспокойтесь. Вы получите также личные, а не тюремные, через решетку, свидания с близкими…

Махно печально усмехнулся:

– Далеко мои блызьки.

– В любом случае, вы пробудете в больнице до полного выздоровления. Поймите, у вас чахотка в острой стадии. Эта болезнь может свести в могилу за три-четыре месяца. Или раньше.

– А-а, все равно: вечна каторга! Чи на цьому свете – в тюрьми, чи на тому – в аду. Яка разница?

Винавер, открыв бювар, просматривал бумаги. Санитар услужливо протянул ручку со стальным пером.

– «Вечная каторга…» – негромко говорил Винавер, занятый бумагами. – Я что-то не знаю ничего вечного… У всего в мире есть свой срок существования. Даже у солнца, которое, увы, однажды должно будет погаснуть… Ну-с, запишем ваши просьбы, пожелания…

– А просьба у мене одна, – сказал Нестор. – Хай вернут меня в пяту камеру… до политическых!..

Во дворе тюремной больницы деревья, над ними облака, а у самых облаков пронзают воздух юркие стрижи. Почти свобода, если не обращать внимания на высоченный забор и стоящих у забора санитаров в сапогах.

Махно наблюдал вольное движение облаков, плывущих к какой-то дальней цели, любовался на росчерки стрижей, слушал шелест листвы. Жизнь! Жизнь!

Глава двадцать вторая

В сопровождении надзирателя Махно встал на пороге пятой камеры. На него с радостью смотрели Аршинов, Шомпер, Сольский, Трунов.

– С возвращением! – приветствовал Аршинов. Он обернулся к надзирателю: – Михалыч, когда обед из трактира принесут?..

– Петро уже пошел, господа, – отозвался Михалыч. – С минуты на минуту-с!..

И верно, вскоре на столе уже стояла посудина с густым, дышавшим паром борщом, миски. Аршинов разливал половником.

– Ни, чужого не буду, – отказался Махно.

– Будете! – сказал Аршинов.