Гуляйполе

Из людей всяких сословий на Дворцовой площади во время моления о войне меньше всего было крестьян. Деревня всегда воспринимала войну как беду. Семьи лишались мужских рук, а ведь изнурительный крестьянский труд был единственной возможностью выбиться в люди или просто прокормиться. Деревня знала, что почти все мужчины пойдут в пехоту, а это опаснее всего. Деревня плакала в предчувствии неизбежного, но еще не знала о тех достижениях человеческого гения, которые сделают так, что смерть станет массовой, многомиллионной, непостижимой по своей заурядности для души и ума… Мир еще не изменился. Но, когда он стремительно изменится, первым на это отзовется крестьянин. И тогда для него станет врагом и офицер, хоть бы тот и умирал вместе с ним на поле боя, и священник, благословляющий стриженые головы, и заезжий агитатор, который, размахивая шляпой, убеждает в необходимости войны, и, конечно, царь, а вместе с ним весь трехсотлетний дом.

После моления на Дворцовой как мог царь сомневаться? И Россия объявила всеобщую мобилизацию. Ее подстегнуло к решительным действиям вступление в войну с Сербией Австро-Венгрии.

Россию спровоцировали, и она охотно поддалась. Идея войны рассматривалась Романовыми, военными кругами и промышленниками как священная. Историческая. На Западе воевать за братьев-славян, на юге – за братьев-армян. Сохранившие феодальные представления о чести и верности долгу, Романовы сошлись в этом с банкирами и заводчиками.

Только государственный человек масштаба Бисмарка или Столыпина мог бы остановить пришедший в движение механизм. Не нашлось такого человека ни в одной из стран Европы. Все хотели воевать, но никто не мог представить, что технические и научные достижения, которыми уже отметился молодой двадцатый век, в совокупности преподнесут человечеству такую войну, какой до сих пор оно не видело даже в самых своих страшных снах.

Глава двадцать четвертая

Надзиратель бросил в окошко кипу газет. Здесь были «Новое время», «Русские ведомости», «Московские ведомости», «Русский инвалид»… Сольский торопливо забрал их, отнес в свой угол. Но тут же подскочил, словно кровать ударила его электрическим током:

– Братцы! Война! Европа в войне!

– А Россия? – вскричали сокамерники.

Махно, нахмурив брови, спросил:

– Шо, опять японцы?

Он уже довольно сносно говорил по-русски, хотя и не мог одолеть акцент.

– При чем здесь японцы? С Германией война! С Германией! Ур-ра!

Махно только пожал плечами. Чему тут радоваться? Других братьев покалечат, как покалечили Омельяна, а то и поубивают. Нет, с ума сошел Сольский. Или он тоже хочет идти сражаться с немцами? Не очень похоже на него.

– Вы послушайте, послушайте! – Зяма стал громко зачитывать какую-то крупным шрифтом набранную статью: – «Верная своим союзническим обязательствам, будучи надежным и по-отечески преданным и заботливым защитником братских славянских народов, Россия не может позволить себе безучастно взирать на то, как германские коршуны будут терзать невинные жертвы и подчинять себе беззащитные страны Европы…» Как пишут, дураки! Как пишут!

– Нет, позвольте! – возмутился Шомпер, все еще не веря своим ушам. – Газеты общие! Дайте хоть одну!

Сольский неохотно отдал Исаку Матвеевичу «Русские ведомости», и тот прямо посреди камеры впился в газетные строки.

– Да! – сказал он, тряся нечесаными прядями. – Боже мой! Война!

…Теперь газет в пятой камере ожидали с нетерпением, узнавая все новые и новые подробности о разгорающейся войне. Анархисты с упоением встречали каждое сообщение о поражении России и огорчались, если случались успехи, такие как наступление на австро-венгерском участке фронта или взятие считавшегося неприступным Перемышля.

Махно старался понять великие замыслы товарищей-революционеров и поначалу, пока его не убедили, хмурился. Своей крестьянской душой он переживал за односельчан, за гуляйпольских рабочих, которые, по сути, оставались крестьянами, а теперь пошли в солдаты. Да и за армию было обидно.

Так летели день за днем – в обсуждении последних известий, рассматривании карты, вырванной из какой-то книги, в мечтаниях и планах. Жизнь как бы понеслась вскачь.

Постепенно победные реляции стали вытесняться новостями о неудачах. Пришли газеты с сообщением о неудачах на Северном фронте в Курляндии, об отступлении русских войск к Риге и Двинску, о создании «непобедимой дивизии латышских стрелков». Успехи на Кавказском фронте, против турок, освобождение населенных многострадальными армянами земель казались анархистам мелочью на общем фоне.