Гуляйполе

Аршинов, взяв кружку, отстучал ею в кирпичную стену вопрос. И вскоре раздались слабые ответные удары. Тюремная «азбука Морзе».

– Они тоже ничего не знают…

Нестор не участвовал в этой суете. Уставив глаза в потолок, он беззвучно шевелил губами, словно читал молитву…

Вечером они лежали на койках, не спорили, не читали, лишь переглядывались и чего-то ждали. Замигала под потолком лампочка.

Сольский достал свои часы-луковицу:

– Не вовремя… Рано!

– Определенно что-то случилось, – согласился Шомпер.

Махно по-прежнему смотрел в потолок. Продолжал шевелить губами.

Лампочка погасла. В камере наступила тишина.

– Я не могу больше ждать! Не могу! – закричал Шомпер. Он стал стучать в дверь: – Михалыч! Михалыч!

Но тюрьма как будто вымерла. Лишь откуда-то глухо доносилось пение. И хотя оно было едва слышным, угадывались отдельные слова и мотив, похожий на «Интернационал»…

– Большевистская камера поет. Черт, и свечи кончились… Я с ума сойду!

– Успокойтесь, Изя, – сказал Аршинов. – Лежите, думайте!

– Я устал думать! Мне надоело думать! Нестор, а вы почему молчите? У вас здоровый крестьянский ум. Скажите же что-нибудь!

Ответом было молчание. Только «Интернационал» продолжали распевать вдалеке.

– Заметьте, их никто не обрывает! – встревоженно промолвил Сольский. – Всенощная… Псалом о сотворении мира по Карлу Марксу…

– А я, товарищи, стихи сочинил, – вдруг тихо и словно бы удивляясь себе, сказал Нестор. Видимо, ожидание чего-то необычного побудило его на это признание.

– Прочитайте! – попросил Аршинов с любопытством.

Нестор долго собирался с духом. Откашлялся, решаясь, и громко начал:

– Восстанемте, братья, и с нами народ,
Под знаменем черным рванемся вперед.
И смело под пулями ринемся в бой:
За веру в коммуну как верный наш строй!
Разрушим все троны и власть капитала,
Сорвем все порфиры златого металла!
Не станем мы чтить их, кровавой борьбой
Ответим тиранам за подлый их строй!
Мы долго страдали под гнетом цепей,
В петле и по тюрьмам, в руках палачей:
Нам время подняться, сплотиться в ряды
Под черное знамя великой борьбы!..

Ну а дальше я еще не все продумал, – смущенно закончил Махно. – Шо-то про солнце, шо светит над всей анархической землей, про счастье для всех, а не для кучки богатеев…

– Прекрасно! Не знаю, как там с точки зрения словесности, но по мысли… Что ж вы раньше молчали, Нестор? – пришел в восторг Шомпер.

– Вполне… – хмыкнул Зяма. – Вот только порфиры, они, знаете ли, не из металла. Это такие багряные одежды монархов.

– Перестаньте, Сольский! – возмутился Шомпер. – Цените народный порыв к революционному творчеству!

– Хорошо, Нестор! Хорошо! – одобрительно пробасил Аршинов.

А в глубине тюремного замка «Интернационал» сменился «Варшавянкой»…

– Я не усну сегодня, – прошептал Шомпер. – Это необыкновенная ночь. Я чувствую: это ночь перед рождеством новой светлой эры!..

…«Бра-атский союз и свобо-ода – вот наш девиз боевой…» – звучало неизвестно где, на каком-то из этажей…

В камере раздались всхлипывания. Аршинов зажег спичку.

Шомпер рыдал, размазывая по щекам слезы.

– Я счастлив, я счастлив, – повторял он.

Вскочили они ни свет ни заря. В коридоре были слышны громкие возбужденные выкрики, топот множества ног, лязг открываемых запоров.

Ждали молча, стараясь скрыть волнение… Михалыч со связкой ключей куда-то исчез, и все же дверь камеры открылась, и в нее ввалилась весьма живописная группа.

Первым вошел взъерошенный поручик в наброшенной на плечи шинели, с большим красным бантом над клапаном френча, за ним – гимназист в сбитом набок синем картузе с серебряными веточками на околыше, тоже с красным бантом. И еще в камеру протиснулись и стали у двери два господина в котелках, мастеровой человек да трое солдат с винтовками, к штыкам которых были привязаны красные банты.

– Граждане новой России! – провозгласил поручик. – Отныне вы не политические заключенные, не бесправные жертвы царизма. Царь свергнут! Комиссия по всеобщей и полной амнистии освобождает вас без всяких условий!..

– Ур-ра! – закричал гимназист. Ошеломленные арестанты нестройно и без воодушевления поддержали его. Все было слишком неожиданно и походило на не до конца отрепетированный спектакль.

Гимназист, чувствуя, что ожидаемый пафос в этой камере отсутствует, громко и с завыванием стал перевирать Пушкина:

– Оковы тяжкие падут, тюрьмы… э-э… все рухнут! И свобода вас встретит с бодростью у входа, а братья меч вам отдадут!..

Он поочередно пожимал руки арестантам. С иными обнимался.

– На свободу, граждане! – призывал поручик. – В светлое будущее!

Потом они шли по коридору, неся связки книг и некоторые свои пожитки. Самая большая стопка книг была у Нестора.