Гуляка и волшебник. Танские новеллы (VII-IX вв.)

Был один государь. Он, красавиц любя,[126]
   «Покорявшую страны» искал.[127]
Но за долгие годы земле его Хань
   Не явилась подобная вновь…

Вот и девочке Янов приходит пора

    Встретить раннюю юность свою.
В глуби женских покоев растили дитя,
    От нескромного взора укрыв.

Красоту, что получена в дар от небес,

    Разве можно навек запереть?
И однажды избрали прелестную Ян
    Самому государю служить.

Кинет взгляд, улыбнется — и сразу пленит

    Обаяньем родившихся чар,
И с дворцовых красавиц румяна и тушь
    Словно снимет движеньем одним.

Раз прохладой весенней ей выпала честь

     Искупаться в дворце Хуацин,
Где источника теплого струи, скользя,
     Омывали ее белизну.

Опершись на прислужниц, она поднялась —

     О, бессильная нежность сама!
И тогда-то впервые пролился над ней
     Государевых милостей дождь.

Эти тучи волос, эти краски ланит

     И дрожащий убор золотой…
За фужуновым[128] пологом в жаркой тиши
    Провели ту весеннюю ночь.

Но, увы, быстротечна весенняя ночь, —

    В ясный полдень проснулись они.
С той поры государь для вершения дел
    Перестал по утрам выходить.

То с любимым вдвоем, то при нем на пирах,

    От забот не уйдет ни на миг,
И в весенней прогулке всегда она с ним,
    И ночами хранит его сон.

Их три тысячи — девушек редкой красы —

    Было в дальних дворцах у него,
Только ласки, что им предназначены всем,
    Он дарил безраздельно одной.

В золотой она спальне украсит себя —

   С нею, нежной, пленительней ночь.
А в нефритовой башне утихнут пиры —
   С нею, пьяной, милее весна.

Многочисленным сестрам и братьям ее

   Во владение земли он дал,
И завидного счастья немеркнущий свет
   Озарил их родительский дом.

И уже это счастье под небом у нас

   Для отцов с матерями пример:
Их не радует больше родившийся сын,
   Все надежды приносит им дочь…

Высоко вознесенный Лишаньский дворец

   Упирался в небесную синь.
Неземные напевы, с ветрами летя,
   Достигали пределов страны.

Песни тихий напев, танца плавный полет,

   Шелк струны и свирели бамбук…
Целый день государь неотрывно глядел,
   На нее наглядеться не мог…

Загремел барабана юйянского гром,[129]

   Затряслась под ногами земля.
Смолк изорван «Из радуги яркий наряд,
    Из сверкающих перьев убор»…

Девять врат во дворцы государя вели,

    Дым и пыль их закрыли от глаз.
Это тысячи всадников и колесниц
   Держат путь в юго-западный край.

Шевелятся драконы расшитых знамен,[130]

—   И идут. И на месте стоят.
От столицы на запад они отошли
   За сто ли. И недвижны опять.

Непреклонны войска. Но чего они ждут,

   Что заставит в поход их пойти?
Брови-бабочки — этого ждали они —
   Наконец перед ними мертвы!

Наземь брошен цветной драгоценный убор.

    Не украсит ее никогда
Перьев блеск изумрудный, и золото птиц,
    И прозрачного гребня нефрит.

Рукавом заслоняет лицо государь,

   Сам бессильный от смерти спасти.
Обернулся, и хлынули слезы и кровь
   Из его исстрадавшихся глаз…

Разнося над селеньями желтую пыль,

    Вечный ветер свистит и шумит.
Там мосты и тропинки, кружа в облаках,
    Ввысь ведут до вершины Цзяньгэ.

Под горою Эмэй там, в долине пустой,

   Проходящих не видно людей.
Боевые знамена утратили блеск,
   И тусклее там солнечный свет.

Край тот Шу — с бирюзовыми водами рек

  И вершинами синими гор.
Мудрый наш властелин там в изгнанье ни днем
  И ни ночью покоя не знал.

Бередящее душу сиянье луны

  Видел он в отдаленном дворце.
Все внутри обрывающий звон бубенцов
  Слышал он сквозь ночные дожди…

С небесами земля совершила свой круг.

   Возвращался дракон-государь.[131]
Подъезжая к Мавэю, поник головой
   И невольно коня придержал.

Здесь, в Мавэе, под памятным этим холмом,

   На сырой этой грязной земле
Как узнает он место, где яшмовый лик
   Так напрасно похитила смерть?

Друг на друга властитель и свита глядят,

   Их одежда промокла от слез,
И к воротам столицы они на восток
    Едут дальше, доверясь коням.

Воротились в Чанъань. Вид озер и садов

   Все такой же, как в прошлые дни,
И озерный фужун, как всегда, на Тайи,[132]
   Те же ивы в Вэйянском дворце.

Как лицо ее нежное — белый фужун,

   Листья ивы — как брови ее.
Все как было при ней. Так достанет ли сил
   Видеть это и слезы не лить?

Снова веснами персик и слива цветы

    Раскрывали под ветром ночным,
Вновь осенний утун с опадавшей листвой
    Расставался под долгим дождем.

Государевы южный и западный двор

    Зарастали осенней травой.
На ступени опавшие листья легли,
    И багрянца никто не сметал.

У певиц, что прославили Грушевый сад,

    В волосах белый снег седины,
Для прислужниц, заполнивших Перечный дом,[133]
    Юных лет миновала весна.

К ночи в сумрачных залах огни светлячков

   На него навевали печаль,
И уже сиротливый фонарь угасал,
   Сон же все не смежал ему век.

Не спеша, не спеша отбивают часы —

    Начинается длинная ночь.
Еле светится-светится в небе Река,[134]
    Наступает желанный рассвет.

Стынут в холоде звери двойных черепиц,

   Как приникший к ним иней тяжел!
Неуютен расшитый широкий покров.
   Кто с властителем делит его?

Путь далек от усопших до мира живых.

   Сколько лет, как в разлуке они,
И ни разу подруги погибшей душа
    Не вошла в его тягостный сон…

Из Линцюна даос, знаменитый мудрец,

    Пребывавший в столице в тот век,
Чист был сердцем и высшим искусством владел
    Души мертвых в наш мир призывать.

Возбудил сострадание в нем государь

    Неизбывной тоскою по ней,
И, приказ получив, приготовился он
    Волшебством государю помочь.

Как хозяин пустот, пронизав облака,

    Быстрой молнией он улетел.
Был и в высях небес, и в глубинах земли —
    И повсюду усердно искал.

В вышине он в лазурные дали проник,

   Вглубь спустился до Желтых ключей,
Но в просторах, что все распахнулись пред ним,
   Так нигде и не видел ее.

Лишь узнал, что на море, в безбрежной дали,

   Есть гора, где бессмертных приют.
Та гора не стоит, а висит в пустоте,
   Над горою туман голубой.

Красоты небывалой сияют дворцы,

   Облака расцветают вокруг,
А в чертогах прелестные девы живут,
    Молодых небожительниц сонм.

Среди этих бессмертных есть дева одна,

    Та, чье имя земное Тай-чжэнь,
Та, что снега белее и краше цветка,
    Та, которую ищет даос.

Видя западный вход золотого дворца,

    Он тихонько по яшме стучит.
Он, как в старой легенде, «велит Сяо-юй
    Доложить о себе Шуан-чэн».[135]

Услыхавши о том, что из ханьской земли

    Сыном неба к ней прислан гонец,
Скрыта пологом ярким, тотчас ото сна
    Пробудилась в тревоге душа.

Отодвинув подушку и платье схватив,

   Чуть помедлила… бросилась вдруг,
И завесы из жемчуга и серебра
   Раскрывались послушно пред ней.

Уложить не успела волос облака

   В краткий миг, что восстала от сна.
Сбился наспех надетый роскошный убор.
   В зал сошла, где даос ее ждет.

Ветер дует в бессмертных одежд рукава;

    Всю ее овевает легко,
Словно в танце «Из радуги яркий наряд,
    Из сверкающих перьев убор».

Одиноко-печален нефритовый лик, —

   Плачет горько потоками слез
Груши свежая ветка в весеннем цвету,
   Что стряхнула накопленный дождь.

Скрыв волненье, велит государю сказать,

    Как она благодарна ему:
«Ведь за время разлуки ни голос, ни взгляд
    Не пронзали туманную даль.

В Осиянном чертоге, где жил государь,

   Прервалась так внезапно любовь.
На священном Пэнлае в волшебном дворце
   Долго тянутся длинные дни.

А когда я смотрю на покинутый мной

   Там, внизу, человеческий мир,
Я не вижу столицы, Чанъани моей,
   Только вижу я пыль и туман.

Пусть же вещи, служившие мне на земле,

   Скажут сами о силе любви.
Драгоценную шпильку и ларчик резной
   Государю на память дарю.

Но от шпильки кусочек себе отломлю

   И от ларчика крышку возьму».
И от шпильки кусочек взяла золотой,
   В платье спрятала крышку она:

«Крепче золота, тверже камней дорогих

   Пусть останутся наши сердца,
И тогда мы на небе иль в мире людском,
   Будет день, повстречаемся вновь».

И, прощаясь, просила еще передать

   Государю такие слова
(Содержалась в них клятва былая одна,
   Два лишь сердца и знало о ней);

«В день седьмой это было, в седьмую луну,

   Мы в чертог Долголетья пришли.
Мы в глубокую полночь стояли вдвоем,
   И никто не слыхал наших слов:

Так быть вместе навеки, чтоб нам в небесах

   Птиц четой неразлучной летать.
Так быть вместе навеки, чтоб нам на земле
   Раздвоенною веткой расти!»

Много лет небесам, долговечна земля,

   Но настанет последний их час.
Только эта печаль — бесконечная нить,
   Никогда не прервется в веках.