Гулящая

— Да, деньги внесены. Но я вовсе не о том говорю. Я говорю о самом явлении. Оно столь часто начало повторяться за последнее время, что я просил бы вас обратить на это серьезное внимание и положить предел такому печальному положению.

— Какой же предел? Под суд вора — вот и весь предел.

— Прошу не перебивать меня.

— Послушаем.

— Господа! — побагровев, крикнул председатель. — Я лишу того слова, кто еще раз перебьет меня. — Он снова заговорил плавно и торжественно. Речь его лилась то как бурный поток, то затихала, чтобы через минуту снова обрушиться лавиной на слушателей, все сметая и сокрушая на своем пути. Он беспощадно осуждал воров, окидывал всех своим пронизывающим взглядом, словно хотел заглянуть в самую душу сидящих здесь.

— Таковы, господа, печальные последствия простой кражи — неуважение к чужой собственности, нарушение общественного спокойствия, шаткость религиозных убеждений. Но во сколько раз преступнее и позорнее растрата общественного добра! Нет, господа, нам нужно обелить себя в глазах честолюбивых интриганов, которые не задумаются бросить в нас комком грязи на глазах у всего света! Кому, как не нам, дворянам, стоящим на страже чести, взяться за это дело. И я, как дворянин, считаю своим священным долгом предложить вам, господа, некоторые меры, могущие служить для искоренения столь гнусного зла. Но прежде всего позволю себе спросить: какие причины, какие, так сказать, условия породили возможность появления среди нас такого рода личностей? Скажут нам: разве и в прежнее время не было этого? Разве чиновники не брали взяток? Да, брали, потому что получали нищенское жалованье, брали, чтобы с голоду не умереть, но не крали. Потому что чиновники — те же дворяне. А теперь? Наряду с нами сидят люди иных сословий, где понятие о честности еще недоразвито или как-то уродливо проявляется: обвесить, обмерить, обмануть другого не считается преступным. Что же вы хотите после этого? Руководствуясь таковым взглядом, я предложил бы следующую меру: очистить земство от того чуждого дворянству элемента, который, в особенности по уездам, прибрал к своим рукам все земские дела.

— Так это нас, Панько, по загривку и вон из хаты! — крикнул один из группы крестьян.

— Обрили вы нас, ваше превосходительство, нечего сказать, — поднявшись, сказал бородач в купеческом кафтане. — А двадцать тыщ заняли у меня из пяти процентов, тогда как мне давали десять, да вот уж пятый годок никак не истребуем.

— Тише, господа, я еще не кончил, — крикнул Лошаков и отчаянно зазвонил колокольчиком.

— Идем, Грыцько, пока не вытолкали в шею, — снова сказал кто-то, и крестьяне один за другим потянулись к выходу.

— Господа, тише! Стойте! Куда вы? — крикнул Лошаков.

— Куда? Домой!

— Я не позволю. Требую, чтобы вы остались. Вопрос очень серьезный.

— Нет такого закона, чтобы нас поносили на все лады да еще заставили слушать.

Крестьяне уже столпились у дверей, как вдруг в зал ворвался незнакомый человек. Одежда на нем была рваная, сухощавое лицо небрито, волосы растрепаны, а глаза горели, как у хищного зверя.

— Стойте, люди добрые! — крикнул он. — Я вам все по правде скажу. Ничему не верьте, все это брехня! Как раньше крали, так и теперь крадут и будут красть. Пока у одного добра много, а у другого — ничего, воровство не переведется! Это я вам правду говорю.

— Социалист! Нигилист! Арестовать его! — раздались крики; все вскочили с мест.

— Кто это? Кто?

— Это, господа, один сумасшедший, не очень давно выпущен из дома умалишенных, — сказал председатель управы.

— Кто он? — спросил Лошаков.

— Довбня… окончил когда-то курс семинарии.

— Ну, и верно, что социалист. Сторож! Позвать сюда полицейского, арестовать того господина.

— Эх, испугали! — крикнул Довбня и захохотал. — Я никуда не убегу. — Обратившись к крестьянам, он продолжал: — А вам, братцы, одно скажу: не верьте ничему — все ложь! Если и есть доля правды, то только у бедняков, зато им и хуже, чем всем.

В это время вошел полицейский. Довбню схватили за руки и поволокли из зала, хотя он сильно упирался и кричал. Крестьяне куда-то исчезли. Гостям, аплодировавшим Довбне, Лошаков предложил покинуть собрание. В зале поднялся невероятный шум; гласные разъяренно кричали, гости смеялись, кто-то вслух ругал Лошакова, кто-то свистал, и все заглушали шарканье и топот ног.

Зал быстро опустел. Посторонние все ушли, только гласные суетились и гудели, как пчелы, потерявшие матку. Но вот снова раздался звонок. Все затихли.

Лошаков начал свою речь с предложения уменьшить количество гласных из недворянских сословий и просить правительство запретить казакам и владельцам из мужиков быть самостоятельными выборщиками, с тем чтобы они, как государственные крестьяне, выбирали всей волостью. Заканчивая свою речь, он выразил надежду, что его предложение будет принято; если же кто-нибудь нашел лучший выход из создавшегося положения, пусть выскажется.