Гулящая

Но тут как раз доложили председателю, что на его имя получен срочный правительственный пакет. Что это? Может, новая беда? Сомнения вскоре разрешились. Председатель вернулся веселый, с бумагой в руках.

— Господа! Радость! Большая радость!

— А что такое?

— Губернатор прислал духовное завещание покойного — Веселый Кут, на покупку которого Колесник взял двадцать тысяч рублей из земских средств, он завещал земству.

— Ура! Ура! — раздались голоса вокруг.

— А знаете, он все-таки порядочный человек. Другой на его месте так не поступил бы. Только глупо он сделал. Выложил бы все перед нами и сказал бы: берите мое добро. Мы бы простили его и оставили на месте — пусть служит. А то такое учинил. Жаль!

Все говорили о его злосчастной доле.

— Что такое жизнь человека? Дым, не больше. Бьется он, как рыба об лед, а выберется на сушу, и тут на тебе… Споткнулся и повис на перекладине.

— Человек, яко трава, дни его, яко цвет сельный, — произнес Рубец.

Это изречение так всем понравилось, что Рубца предложили выбрать на место Колесника.

— Единогласно! — раздались выкрики.

Но тут поднялся один из казаков-гласных в крестьянской сермяге.

— Нет, мы не согласны, — сказал он. — Мы знаем, как пан Рубец бегал к панам и кланялся им в ноги, чтобы его выбрали. Мы знаем пана Рубца как бывшего секретаря думы, а на это место надо человека, знающего толк в сельском хозяйстве.

— Так, может быть, вы желаете баллотироваться? — поднявшись, спросил Лошаков и, зло усмехнувшись, добавил: — Мы рады будем и вас выбрать. Был же Колесник, а теперь вы будете.

— Я не добивался панской милости, — ответил казак, — а прошу поступать по закону.

— Ну что же, баллотировать так баллотировать! — сказал Лошаков, глядя на часы. — Пора уже обедать.

В результате выбрали Рубца семьюдесятью пятью голосами против пятидесяти.

— Ну что, вы удовлетворены? — спросил Лошаков казака, выходя из собрания. — Ведь вы знали, что выберут Рубца. Не все ли равно — баллотировкой или единогласно?

— Знал. Но мне неизвестно было, сколько из тех панов, что кричали единогласно, сами хотели бы сесть на место Колесника. А теперь я узнал. Нас, мужиков, здесь только трое, а навалили ему пятьдесят черных шаров. Вот тебе и единогласно.

Лошаков сердито посмотрел на говорившего и, ничего не сказав, ушел.

А вечером у Лошакова на прощальном банкете совещались, как бы усмирить мужиков в земстве.

— Помилуйте! На губернском съезде так разговаривают, а в уездах — совсем их царство. Председателями своих выбирают, членами. Разве нашего брата, что сызмальства служебную лямку тянул, мало?

— Да, об этом надо будет подумать, — сказал Лошаков.

— Постарайтесь, пожалуйста. Мы в долгу не останемся. А знаете что? Зачем нам нужен Веселый Кут? Заплатите двадцать тысяч и возьмите его себе, он больше стоит.

Лошаков на это ничего не ответил, только поклонился и пробормотал:

— Постараюсь, постараюсь.

Кое-что из этих разговоров узнала и Христя. Пьяный Кныш понемногу ей рассказывал обо всем, что происходило в городе. Но она слушала его рассеянно — ее мало занимали земские дела.

Одно Христя хорошо знает: паны дерутся, а у мужиков будут чубы болеть. Она только спросила, остается ли Кирило управляющим в Веселом Куте и будут ли слобожане владеть огородами и прудами?

— Какой Кирило? Какие слобожане? — спросил Кныш. Она рассказала ему о событиях в Куте.

— Ну, вряд ли, — сказал он.

— Что же они сделают с Веселым Кутом?

— Продадут, и все.

Христе было жалко и Колесника, и Кирила, и слобожан. Значит, все ее старания помочь беднякам пропали даром.

Вечером Кныш сообщил ей другую новость.

— Знаешь, кого выбрали вместо Колесника?

— Кого?

— Земляка — Рубца.

— Рубца? Я у него когда-то служила.

Кныш вспомнил, что и он ее там видел.

— Так ты, верно, и проценковых рук не избежала?

— Чтоб ему… Он и теперь еще пристает ко мне.

— Он такой, что не упустит.

— А Довбня где?

— По шинкам шатается. Раз у меня в кутузке ночевал. Пьяного под забором подобрали.

— Я хотела б его видеть.

— Ты с ним зналась?

— Я жила у них, когда ушла от Рубца. Он добрый человек, не то что его жена, хоть она и моя подруга. Теперь ютится в хибарке и путается с солдатом, рада, что избавилась от мужа… А на что он живет, Довбня?

— Черт его знает. Днем около суда слоняется. Настрочит какому-нибудь мужику прошение, вот и есть на выпивку.

— А нам хорошо — и покупать не приходится. Пей, сколько хочешь.

— Да ты шельма, видать!

Кныш залился веселым смехом.

— Знаешь что, Христя. Меня, может, скоро переведут в другой город. Поедешь со мной?

— Куда?

— Может, и в Н.

— Туда я ни за что не поеду.

— Почему?

— Там знакомых много. Да из села приедут.

— А тебе что?

— Ничего. Только не поеду туда.

— Ну, а в другое место?

— Нет, я отсюда не хочу уезжать. У меня к вам одна просьба — устройте меня на квартиру.

— Куда же тебя пристроить?

— В гостиницу.

— А платить кто будет?

— Свет не без добрых людей.

— Гулять, значит?

— А что ж мне еще делать? — с горечью сказала Христя. — Другие хуже меня, а у них все есть; только я одна такая дура, что за столько лет почти ничего не нажила.