Гулящая

Собрание бурно рукоплескало красноречивому председателю. Несколько гласных подбежали к Лошакову и, кланяясь, горячо благодарили его. Другие кричали с места: «Что нам еще слушать? Лучшего предложения не надо. Ставьте на голосование!»

Вдруг поднялся какой-то взлохмаченный человек в синих очках с окладистой бородой.

— Я прошу слова! — крикнул он зычным голосом.

— Тише, тише, господа! — сказал Лошаков. — Вы желаете говорить? — спросил он, ехидно глядя на бородатого незнакомца в очках

— Не надо! Не надо! — загудели гласные. — Мы наперед знаем, что услышим одни порицания.

— Позвольте, господа! — крикнул Лошаков, поднявшись. — Не будем пристрастны. Может быть, господин профессор, как гласный от крестьянского общества, скажет нам что-нибудь в защиту своих избирателей.

— Не надо! Не надо! — не унимались гласные.

— Да позвольте же, не могу я лишить его слова.

— Не надо!

Лошаков зазвонил.

— Господа! — крикнул профессор. — Я не стану долго истязать вашего внимания, скажу лишь несколько слов. Я думаю, господа, что мы прежде всего — представители земства, а не какого-нибудь одного сословия, почему я и полагаю, что останавливаться только на сословных вопросах по меньшей мере неделикатно…

— Мы уже слышали… Не надо! Голосуйте. Вопрос так ясен, что в прениях нет надобности.

— Вы не хотите меня выслушать. Но, господа, я считаю для себя позорным участвовать в таком собрании, где нарушается свобода прений, возбуждается сословная вражда, причем обвиняющая сторона не дает возможности обвиняемой сказать что-либо в свое оправдание.

— Не надо!

— Я слагаю свои полномочия и удаляюсь, — сказал оратор и, с шумом отодвинув стул, вышел из зала.

— Скатертью дорога!

— Помилуйте! Что это такое? Приходишь в собрание — одни свитки и сермяги. Вонь, грязь, просто сидеть нет возможности.

— Сами себе назначают содержание, какое желают хозяева!

— Налоги вводят, какие им заблагорассудится, не считаясь ни с законом, ни с доходностью. Да к тому же еще и воруют земские деньги.

Такие возгласы и выкрики доносились со всех концов зала.

— Ну как же, господа? Никто не желает высказаться? — спросил Лошаков.

— Что тут говорить?

— Баллотируйте, и все!

— Помилуйте, уже одиннадцать часов, меня в клубе ждут партнеры.

— Господа, садитесь. Сейчас поставлю вопрос на голосование.

— Зачем? Единогласно!

— Единогласно! — загудели кругом.

— Против никого нет?

— Никого.

— Предложение принято единогласно. Поздравляю вас, господа.

— Закрывайте заседание. Главное разрешено, остальное можно отложить до следующего собрания.

— Да, я думаю, господа, что нам следует отдохнуть. Вот только еще вопрос о Колеснике.

— На завтра! На завтра! Сегодня поздно. Пора в клуб.

— Объявляю заседание закрытым. Завтра прошу пораньше, часов в одиннадцать, — сказал Лошаков.

Через десять минут зал опустел. В вестибюле и у подъезда давка, шум, суета.

— Извозчик! Давай!

— Карету генерала Н.!

— Эй, давай скорее!

Грохот железных шин о камни мостовой, дребезжание рыдванов, цокот копыт и гул, как в пчельнике…

Полчаса спустя и здесь все затихло. Вскоре начали гаснуть фонари. Здание управы постепенно тонуло в ночном сумраке. Казалось, обитатели его испугались того, что здесь произошло, и спешили погасить свет.

Когда свет погас в последнем окне, из-за колонны высунулась темная фигура и зашагала по невылазной грязи прямо через площадь. В непроглядной темени ночи слышалось только хлюпанье воды в лужах и невнятное ворчанье. В конце улицы под тускло горевшим фонарем замаячила какая-то тень. Это была женщина в дырявом и грязном платье. Ее голову и плечи закрывала рогожа. Незнакомка подошла вплотную к фонарю и начала вытирать башмаки.

— Вот это грязь! — произнесла она гнусавым голосом.

— Эй ты, безносая! Башмаки чистишь? — окликнул ее другой охрипший голос.

Женщина в рогожке начала озираться.

— Что, ослепла? — снова послышался охрипший голос.

— Ты, Марина?

— Я. Иди сюда — здесь не так сечет.

— А ты что, лучше? Нос — как труба, а вся в язвах, — огрызнулась женщина в рогоже и поплелась через мостовую на другую сторону улицы.

— Здорово! — сказала ей какая-то фигура в платке.

— Здравствуй, — прогнусавила в ответ первая.

— Где так измазалась?

— Около земства. На площади такая грязища, еле ноги вытянешь.

— Заработала что-нибудь?

— Заработаешь! В такую ночь хоть глаза выколи. А ты как?

— Да и я так же. Тут шел один пьяный…

— Ну и что?

— Прошел мимо.

Некоторое время обе стояли молча у забора.

— Я еще сегодня ничего не ела, — сказала та, что в рогоже.

— Разве тебя кормят через день? — смеясь спросила Марина.

— Нет. Сегодня совсем не варили…

Женщина в рогожке вздохнула.

— А слышала новость? — спросила она немного погодя.

— Какую?

— Твоего в полицию повели.

— Пьяного?

— Нет. Он обругал панов в земстве. Такой шум там поднял, что за полицией послали, насилу его увезли на извозчике.

— Так ему и надо.

— Кучера говорили, что ему за это тюрьма грозит или Сибирь.

— Дай Боже мне избавиться от этого пьянчуги.

— А все же ты сегодня ела.

— Не за его счет. Я и водку пила, так что? Он бы из рук вырвал, если б увидел.

— Все же лучше. Знаешь, Марина, что я надумала.

— А что?

— Домой уйду.

— Под забором сдыхать?