Гулящая

- Ты бы хоть пошла погуляла. А то сиднем сидишь, даже пожелтела,сказал ей как-то вечером Колесник, расхаживая по комнате и посматривая на ее мрачную фигуру.- Вчера я далеко-далеко ходил, за лес. Как там хорошо. Идешь по опушке, не душно, птички поют. Не будь проклятого народа, все было бы отлично. А то - и у себя в имении нет из-за него покоя. Ты только подумай: двадцать голов скота пустили в молодняк! А? Все перепортили! А дубки поднялись такие важные, ровные, повыше меня. Стал говорить - так куда тебе! И слушать не хотят. Один еще и обругал. Не знаю, куда лесник смотрит? Вертится там около своей хаты в лесу, а что на опушке делается, ему все равно. Вызвал его. "Это что?" - спрашиваю, а он только в затылке почесывает. "Это, говорит, слобожане". И рассказывает, что это за хлопцы, чьи волы... Теперь к мировому надо. Завтра поеду. Вот где они у меня сидят с этой потравой! Ну, и народишко, ну, и соседи! - жаловался Колесник, расхаживая по комнате и покачивая головой.- А ты еще просила вернуть им огороды! Кому? Скотину, зверя можно приручить, а их? Ничего, мы еще посмотрим, чья возьмет! Вы хороши, но и я себе не враг! Посмотрим... Ну, да это наши с ними счеты. А ты все-таки не сиди дома. Я вот завтра уеду, а ты поди погуляй. Погуляешь и за лесником присмотришь. Похозяйничай. Ты ведь у меня хозяюшка? Плохонькая, правда, хозяюшка... осунулась, пожелтела...- И он, подойдя к Христе, легонько сжал ей нос.- Правда ведь, плохонькая? допытывался он, ласкаясь.- Ну, не буду, не буду! Только не плачь! прибавил он, заметив у нее на глазах слезы.- Потому ты и киснешь, что никуда не ходишь, не гуляешь. Погуляй, моя милая! Завтра же поди и погуляй. Не огорчай хоть ты меня. Ты ведь мне всех ближе, всех дороже. Одного твоего взгляда не стоят все огорчения. Ну, развеселись же! А то как я тебя такую в город повезу. Эх, жизнь, жизнь! И почему я не моложе на двадцать лет! сказал он со вздохом и ушел к себе.

А она, уронив слезу, еще долго сидела, уставившись в землю глазами. Потом встала, безнадежно махнула рукой, разделась и, задув свечу, легла спать.

На следующий день, когда Колесник уехал, Христе стало еще тоскливей. Ей казалось, что, когда он уедет, она свет опять увидит: забудет об его докучных ласках, не будет слышать игривого старческого голоса. Хоть это не будет напоминать ей об ее горькой доле! А когда он уехал, когда скрылась из глаз его повозка, когда она осталась одна в доме,- невыносимая тоска охватила вдруг ее. Вчера он говорил ей: "Ты ведь мне всех ближе, всех дороже". А сегодня так беспокоился, как бы ей без него не было скучно... Разве он беспокоился бы, если б она не была ему дорога? Почему же не отозвалось ее сердце на эти заботы? Разве есть у нее кто-нибудь ближе? Никого ведь нет. Поговорить не с кем. Первое время старуха Оришка чаще заходила поболтать, а теперь чуждается ее, избегает. Что же она - язва, чума, что все ее чураются, все сторонятся? "Ох, нет уж больше сил моих жить так, терпеть такую муку!" - думала она, хватаясь за голову. И вспомнив про вчерашний наказ Колесника, накинула на голову платок и ушла, никому не сказавшись.