Гулящая

- А уговор? - спросил он с укоризной.

- Уже раз,- защебетала она,- уже раз. В том-то все и дело, чтобы попасть...

- Ну, держите... Два!

- Ой, больно! - крикнула она и быстро потерла нос. Маленькая полоска краснела на кончике.

- А мне не было больно? - спросил он и замахнулся.

- Три!- и промахнулся.- Четыре!..- считал он дальше.

- Григорий Петрович! - окликнула его из другой комнаты Пистина Ивановна. Он оглянулся... В гостиной остался только он с попадьей, да на пороге детской стояла Пистина Ивановна.

- Оставьте,- тихо сказала Пистина Ивановна, когда он подошел к ней.

- Остальные прощаю...- сказал он, вернувшись к попадье и складывая карты.

Попадья пристально на него поглядела.

- Им не хочется? - тихонько спросила она, кивнув головой на детскую, откуда доносился голос головихи: "Расшумелись! Еще носы друг дружке расквасят... Только их и слышно".

Григорий Петрович оглянулся. Пистины Ивановны уже не было. Он кивнул головой.

- У-у, подлые! - прошептала попадья и в гневе хрустнула пальцами.

Весь вечер после этого она была грустна, молчалива.

Только за ужином, выпив вина, она разговорилась. Кто-то из мужчин затянул песню.

- Вы умеете петь! Давайте петь! - крикнула она, схватив за руку Григория Петровича.

- Давайте. Запевайте.

- Лермонтова "Выхожу один я на дорогу", знаете?

- Немножко.

Она выбежала на средину комнаты и запела. Тихо-тихо, словно золотой колокольчик из-за гор, зазвенел ее тонкий голос, поднимаясь все выше, становясь все сильней. Григорий Петрович подхватил тенором... Все сразу затихли, словно онемели, слушая песню. И было что послушать... Их глазам представилась ночь, тихая и звездная; сизым пологом одела она черные горы, страшные скалы... Слышится в песне грусть невыразимая, та грусть, что закрадывается в одинокую душу среди немой пустыни... Кажется, горы колышутся, шепчутся скалы друг с дружкой, слушая отдаленный гул в небесах. А там? Там мерцают мириады звезд: одни тихо трепещут, другие сверкают... Вот сколько их ринулось сразу и полетело в разные стороны,- только огненный след указывает веселый их путь... Сердце замирает, душа ширится от полноты чувств... Кажется, все это в ней совершается, в ней происходит. Человек себя не помнит, не чувствует... Песчинка среди безбрежного мира, мельчайшая частица его,- он слышит, как стучит сердце вселенной, бьются ее жилы, трепещет каждый сустав... память его меркнет, мысли рассеиваются... Он замирает... Он чувствует, что замирает.

Песня тоже замерла; давно уже смолкли звуки ее, а в комнате все еще стояла такая тишина, словно все слушали ее далекое эхо. И в самом деле эхом отдавалась она в каждой душе, трепетала в каждом сердце, будила смутные неизведанные чувства. Все сидели в безмолвии, склонив головы.

Эту немую тишину первым нарушил секретарь суда. Он молча встал, молча опустился перед попадьей на колени и, схватив ее за руку, проговорил:

- Матушка наша, канареечка! Еще разок... еще хоть разочек... Дайте умереть,- взмолился он, припав губами к ее руке. Раздался поцелуй. Попадья вскинула глазами.

- Никогда в жизни не слыхал ничего подобного... Матушка, канареечка! кричал он, скрестив руки на груди. Его жена вскочила как ужаленная и, пробегая мимо, толкнула его.

- Бочка! - крикнул он, схватив ее за платье...- Ты слышала? Слышала ты когда-нибудь такую песню, такой голос?.. Только серафимы и херувимы так прославляют бога.

Все приняли это за шутку и засмеялись. Сама секретарша, чтобы не подать виду, что это задело ее за живое, промолвила с улыбкой:

- А ты, голубчик, уже и раскис... Уж такой он у меня охотник до песен, особенно когда выпьет...- повернулась она к попадье.

- Выпьет! - крикнул он.- Умру когда-нибудь от них! Так меня и разнесет, разорвет на куски! - кричал он, хватаясь руками за грудь, точно желая показать, как его разорвет на куски.

- Ах, какой вы!.. Нет, я тогда не буду петь, а то вы еще умрете,сказала попадья.

- Матушка... Канареечка. Я и так умру. Спойте!- И он порывался опять поцеловать ей руку.

- Ладно, ладно, спою. Только встаньте, только не целуйте,- защебетала она, сверкая глазами; они, казалось, говорили: "А что, а что? Видели? Слышали? Захочу, все будете ползать у моих ног, лизать мне руки!.." Казалось, она росла, становилась выше, шире. Не маленькая девочка стояла перед ними, а величественная царица.

Запели другую, веселую песню; потом снова затянули грустную, а на смену ей снова веселую. Вечер кончился танцами. Секретарь суда, здорово подвыпив, ухватил попа - и они вдвоем пошли откалывать гопака, так что стены ходили ходуном.

Разошлись далеко за полночь. Поп так уморился, что еле ноги переставлял. Григорий Петрович согласился проводить их домой.