Гулящие люди

– Тонко… менять надо!

Вернувшись, в горнице в углу купец умыл руки, Петруха дал ему рушник утереться. Сел на то же место в красный угол, сказал:

– Мед наливай – мне и себе! Не стой, хозяин, сядь!

На камкосиную розовую скатерть стола положил плашмя волосатые большие кисти рук. Хмуро глядел, как две стряпухи по очереди ставили на стол ендовы с медами, блины, икру и масло.

Ковш за ковшом купец, не дожидаясь Петрухи, пил хмельной мед и бубнил сквозь зубы:

– Лей и пей! Себя не забывай – день завалящий, не торговой – гулящий…

После каждого ковша гладил пышную длинную бороду, темно-русую с малой сединой. Иногда левой рукой сверху вниз гладил тучное брюхо, будто уминая туда проглоченные блины. Икнув, не крестил рот, а расправлял усы. Когда выпил столько, что иной давно бы под столом валялся, но у купца только лишь покраснело лицо да таусинный бархатный кафтан с цветными травами по синей земле стал теснить у ворота бобровой оторочкой; он, ослабив кушак, расстегнул ворот и кафтан освободил от крючков, пьяно и вместе воровато подмигнул боярскому сыну:

– А жемчуг как? Мы на обеде… яйцо в лебеде…

Петруха молча налил по ковшу меду, кланяясь, подал купцу его ковш:

– Выпьем, поговорим…

– Пить?! Пить можно, да ответ жду!

– Мой ответ тут! – Петруха нагнулся под лавку, достал кожаную кису и потрусил прямо на скатерть стола жемчуг. Купец взял горсть жемчуга, положил на широкую ладонь, иные жемчужины помял волосатыми пальцами; помолчав, заговорил:

– Скот, парень, у тебя ништо… рухлядь ношена… – хулить грех… Распорядок по дому нищий… дворник ветх – ему бога для от смерти огребаться пора…

– Есть конюх молодой и дворник тоже…

– Коли есть, указывай от хлевов, конюшен снег отваливать! С навоза паром полы да подруб гноит – киснет снег у стены.

Вскинул глаза на стряпуху; она ловко шлепнула на торель блины. Взял горячие блины, свернул трубкой, помакал в топленое масло, сунул в рот. Из узорчатой калиты на кушаке сбоку вытянул красный плат, отер рот:

– По дому порядня худая… блины вот, я чай, пришлые пекут?

– Пришлые… своей не управиться. Старовата.

– Зови меня Лукой Семеновым; тебя, знаю я, Петром крестили?

– Петром, Лука Семеныч!

– Сын Лазарев будешь?

– Все так, Лука Семеныч! – Петруха крикнул, собирая в кису жемчуг:-Митревна! – Из другой половины горенки вышла с поклоном Митревна не как всегда, а нарядная, в кике с жемчужным очельем, в темном атласном шугае. – Снеси кису в сани Луки Семеныча, положи бережно под сиденье в ящик!

Митревна с поклоном приняла тяжелую кису.

– Баба, сунь кису под лавку, – остановил купец.

– Лука Семеныч, жемчуг мой не гурмыцкой, правда, только скатной и чист…

– Жемчуг?

– Да, да, жемчуг, Лука Семеныч!

– Он мне не надобен!

Петрухе вспомнились слова Сеньки: «Ежели купец чего иного не попросит» – Петруха побледнел. Купец глядел прямо перед собой на дверь горенки, по-прежнему бубнил:

– Родители твои, покой им на том свете, торговали, молодец-стрелец?

– В Ветошном у родителя было пол-лавки, да в манатейном ряду, у попа взято за долг четь лавки – пожгли то добро, как черная смерть шла…

– В окно твою удаль глядел я, – чать, жемчуг грабежной? Мне хищеное брать – честь не велит…

– В подклете в сундуках хранился, – быстро выдумав, сказал Петруха.

Купец, задевая стол, тяжело вылез, покрестился в угол, где сидел, не глядя на образ; повернулся к дверям, часто мигал, поглядывая на огонь свечей у двери на полках. Вскинул глаза на черный образ наддверный, еще Секлетеей Петровной прилаженный, проворчал:

– Дело… тут надо понять толком… Скот – двор старой… Жемчуг – не цена ему – хищеной… боярской аль?… Торговлишки никакой! На Москве же един лишь нищий не торгует… Да… а! – помолчал, прислушиваясь, не скажет ли чего боярский сын, но Петруха стоял, опустив голову – ждал. – Нам же надо, чтоб капитал не лежал, а шевелился! Голова требуется, чтоб товар ведала, какой надо, и чтоб тот товар не гнил, ежели в годы лег лежать…

Петруха поднял голову, глаза его заблестели, он кинул шапку к ногам купца и крикнул:

– Лука Семеныч, не таюсь, что есть – глядел, лишним не бахвалю.

Купец сел на лавку к комику, сказал:

– Подыми шапку, сядь.

Петруха сел. Купец перекрестился. Петруха тоже. Выходя из горницы, купец обернулся, сказал Петрухе:

– За хлеб-соль благодарствую! Когда сошли во двор, прибавил:

– К нам прошу хлеба-соли рушить!

– Спасибо, Лука Семеныч! Как время сойдется, заверну.

– Время, пес ты этакий, сыщешь! Сваху шли, а зайдешь, то с грамотным писцом – сговорную писать штоб скоро…

Петруха от радости не знал, что сказать. Купец обнял его.

– Жемчуг не беру – дочери пускай… Водил я тебя, как рыбину за лодкой, и маловато водил! На чужой двор гуляй, да казенной шапки не теряй… Жемчуг требовал, глядя на шапку!

– Лука Семеныч, – рассмеялся Петруха, – эх, Лука Семеныч! Твоих молодцов семеро было, сгреблись мы, они же ворота заперли, я отбился да тын перемахнул, а шапка на твой двор тяпнула – винюсь!

– Удал, статен, не нищий! Ну, шли сваху… Купец, садясь в сани, еще сказал:

– Сваху шли в скоромной день – ни в среду, ни в пятницу. Сговорную писать тоже… учу – молод, вишь!