Гулящие люди

Скоро вошел сторож, оглянул сидельцев, пощупал цепи, а перед тем, как оглядеть кандалы, поставил на стол три кружки воды и дал каждому по куску черствого хлеба. Сеньке сказал:

– Будешь ежли такой же смирной да не полезешь в большую избу к иным ворам, на ногу цепь не надену.

– Куда мне идти? Чего искать?

Сторож ушел. Старики жевали хлеб. Сенька не ел. То, что осталось от Улькиной подачи, за ночь съели мыши. Когда хорошо рассвело, старовер раскрыл книгу, обмакнул перо в чернильницу. Он писал: «Глаголет бо апостол, неоженившийся печется, како угодити господеви, оженившийся печется, како угодити жене». Сгорбясь, Сенька ходил по земляному полу тюрьмы, приостановился у стола. Старовер спросил его:

– Ты, молочший, чаю я, женат?

– Женат, а тебе пошто знать?

– Апостол, вишь, глаголет: «Кто оженился, печется не о душе своей, а како угодити жене…»

– Чаще бывает, старик, – жена печется угодить мужу. Апостол твой лжет!

– Ой ты! Бойся хулить угодников, противый святым, противый Богу и царю противый же.

Сенька тяжело присел на конец скамьи.

– Старик, я думаю: ежели Бог мешает идти на царя, то и на Бога надо плевать!

– Одумайся, парень! Молись, покайся в хуле своей скверной.

– Ты слушай: у патриарха был келейником, видел архиереев, игумнов, попов и чернцов, а Бога не видал… иные сказывают – видали его, да только во сне!

– Ой ты! Изрекаешь с глумом великим, будто Лазарко-еретик. Ужели он поспел тебе такой глум нашептать?

Старик Лазарко на конце стола дремал, оперши седую, давно не мытую голову на костлявые кулачонки. Когда упомянули его имя, открыл глаза, прислушался и запищал:

– А вот! Нынче видок есть нашему спору давнему, и вопрошу я тебя, книгочей Феодор, лжеписец: что есть царь?

– Не искушай, сатано! Уста мои пребудут закрытыми!

Он плюнул на ладонь и пригладил на лысину седые, серые остатки волос, глаза упер в свое писание.

– Молчишь? А что есть Бог? Ты молчи – я молвю! Вначале бе слово, и слово бе Бог. Истекая из слова «бе Бог», то и царь есть слово, а так как он видимый и вездесущий, то истинное имя ему – тиран!

Старовер не возразил, а только лишь сдвинул клочки бровей и пожевал сухими губами:

– Царь и Бог не живут розно, ибо обман крепится словом, пугающим бог-дух вездесущий. Отсюда истекла и приказня: «Кто идет на царя, помазника божия, тот дерзнул против Бога!» Но все же кто есть царь? В древлих временах – воин, грабитель, разбойник, лютостию, вероломством и дерзостию лютейший таких же грабителей! Стяжавший себе богатства кровью ограбленных. Его именовали всяко – коганом, витязем, князем. Себя же присные ему звали мужами, старцами, а позже болярами. Награбив довольно, утолив сердце в шуме войны и грабежей, сел насельником на пустоши, не обозримой очами, указал воинам своим пригнать на ту пустошь мног народ простой, безоружной, указал ему плодиться и на себя, царя, работать, насилием и угрозами потребовал от народа дань – хлеб, деньги, отроков для войны и женщин для своего сластолюбия. Народ построил ему дворцы, города, башни и тюрьмы, царь собрал боляр, сложил законы, а судьями поставил тех же боляр, себя же среди них назвал высшим судьей.

– Страшно мне с тобой, окаянной! Иссохни твоя гортань, срамник безбожной! Доведут воеводе, и зри-ко – изломает меня он с тобой заедино за окаянство твое! – прокричал старовер.

– А ты не бойся, Лазарь! Сказывай о царе…

Старовер и на Сеньку погрозился:

– Беда и тебе, вкушающему яд змия сего!

– В миру много людей, – пищал Лазарь, – ленивых, кто бежит от работы, о них народ сложил присловье: «Ладон на вороту, а черт на шее!» И вот таковых-то лжецов и безработников собралось коло царя много. Они по ночам спят мало, а о Боге лгут много, ибо измышляют о том, какими словами и молитвами они прельстили Бога и что он сказал им? Тех языкоблудов возлюбил царь и назвал их царскими богомольцами, да они и сами себя тако именовали. Царь дал им земли и рабов, состроил церкви, а где церкви обнесены стеной каменной, те звались монастырями. Дал им чины: кого попом звать стали, кого протопопом, игумном, а иного и патриархом. Когда царь умер, дети его, повоевав меж себя, сели на царский стол. Этим уж не пришлось кричать и принуждать народ, что-де цари они. За них кадят, кричат милостей ловцы – чернцы да епископы.

– Ой, еретик Лазарко! Околеешь, пойдет твоя душа в геенну к сатане.

– Туда же пойду, куда и ты, Феодор! Я не мешаю тебе плести лжу о геенне, сатане и ангелах, а ты пошто мешаешь мне сказывать о том, как я понял царя и Бога?

– Уж кабы не боялся я страшенных очей лихого воеводы да его суда неправедного, то закричал бы на тебя: «Слово государево!»

– Кричи! Чего медлишь?

Так прошло дальше полудня. Сторож снова вошел, принес старцам по кружке воды и по куску хлеба, а Сеньке передал узелок с едой, завернутой в чистую тряпку:

– О тебе женка коя печется, ешь!

Улька спозаранку побывала у сторожа, дала ему денежные поминки за Сеньку, упросила ежедневно передавать пищу. Сторож раздобрился, но предупредил ее: