Гулящие люди

– Ходи таем… воеводе не пади на глаза. Сидельцов он не велит питать много: пущай-де позамрут, мене бунтуют да силу порастрясут! – Подумал и прибавил: – Еще знай: снедь носи, водки, а пуще ножей, верви, пил и долот не протащи – за такое с меня сыщут, и тебя поймают, кинут в тюрьму, а еще и огнем пытать зачнут. Воевода – он зверь!

Улька подумала: «Что укажет Семен, то и принесу…»

Оглядев кандалы, сторож, уходя, наказывал:

– Ведите себя смирно! Приду в утре, а нынче тюрьму замкну.

Он ушел, и слышно было, как гремел у дверей большой избы железный запор да ключи звенели. Сенька снял со своих рук кандалы, кинул к дверям, подошел к столу и стариков расковал. Когда Сенька бросил кандалы, на лязг железа дверь из большой избы приоткрылась, кто-то заглянул к старцам, потрогал брошенные кандалы Сенькины и исчез. Сенька подобрал кинутую к порогу цепь, положил на лавку, а старовер в черепки с красками из кружки подлил воды и кистью на чистом листе страницы рисовал контур человека в длинной красной одежде с золотом на вороте и рукавах. Потом, заменив кисть на перо, вверху страницы написал по-печатному: «Слово о девстве», а внизу более мелко, но тоже печатными буквами, начертил: «…Глаголет Иоанн Златоуст, аще муж и жена престанут от греха и воздержатся от скверного блуда и ложе свое Бога ради нескверно сохранят, и сии убо наричаются воистину девственницы воздержания ради…»

Сенька подошел, остановился сзади старца, прочел написанное им, сказал:

– Если б люди тебя, старик, послушали и измышления твои поняли, то в миру жили бы одни волки!

– Это, молочший, тебе запутал ум Лазарко-еретик!

– Никто меня не запутал, а думаю я еще такое, что если б Бог, которому ты молишься, и коли бы он был вездесущий, увидал твое писание, он бы сжег тебя вместе с твоей книгой!

– Пошто? Опомнись! Опомнись, парень!

– Видишь ли, а еще понимаешь ли ты? Кто бы молиться твоему Богу стал, если б блуда не было между женой и мужем, – ведь и детей не было бы?

Старец Лазарко начал ехидно хихикать и пропищал:

– Добро сказал, младень живой! Истинно вправду.

Старовер поднял голову от писанья, хотел спорить, но в это время распахнулась дверь, и в избушку тюремный сиделец большой избы с пуком зажженной лучины, пригнув голову, крикнул:

– Эй, новой сиделец, поди к нам!

Сенька ушел в большую избу, притворив плотно дверь в горенку старцев. Окна избы закиданы всякой мягкой рухлядью, чтоб со двора не был виден огонь. Трое стояли с пуком зажженной лучины, иные ютились по углам да сидели на лавках. Мохнатый, угрюмый мужик, заросший бородой и волосами, подошел к Сеньке, сказал:

– Нам вот всем надоело молоть воду на воеводу, воли хотим!

Другой, сидя на лавке, курил. Начал так:

– Слух прошел, што воевода иных из нас порешил на Москву послать. Москва – она ведомая всем! И, може, с нами тебя закуют да увезут.

Мохнатый сиделец снова пошутил:

– Москва – што доска: спать широко, да везде гнетет.

– Повезут – и думать буду, а нынче я вам пошто?

– Терпи, скажем!

– Вишь, дело кое: прознали мы, што ты человек большой силы, железа гнешь да сымаешь с себя, у нас же другой такой имеется, имя ему Кирилка.

Опять заговорил курящий трубку:

– Умыслили мы взять того Кирилку в атаманы, а ты ему будешь есаулом, собьем заметы да сторожей со стрельцами побьем и уйдем!

Заговорила вся тюрьма – лиц почти не видно было в лучинном дыму:

– Воевода – ирод! Прежние в тюрьму бабу аль старуху пущали!

– Рубахи нам, портки они мыли. Бутурлин не пущает баб, завшивели мы.

– У кого деньги – шти варили!

– Покупали хлеба!

– Оружие, кое у стрельцов, – отбить!

– А там и воеводу припрем!

– Нельзя в городу – в лесу зачнем шарапать!

– Мужик гол, да в руках кол – на него надежа, будет и одежа!

– Перестаньте бавкать! Дело надо думать, дело-о!

– И вот два таких богатыря – клад наш! Ты да Кирилка!

– Вы нас из тюрьмы сведете!

– Да как? – спросил Сенька.

– Просто – начать со сторожей и до стрельцов добратца.

– С пустыми руками до стрельцов не добратца! – сказал Сенька.

– Эй, запечной богатырь, выходи!

Из-за запечья слышался громкий храп.

– Выходи! Кирилка!

Храп затих. На голоса из-за печи, потягиваясь, вылез саженного роста, весь черный от пыли и печной сажи, детина. Сенька вгляделся в большого человека, шагнул к нему, обнял:

– Кирилл! Ты жив? А думал я – тебя в Коломенском убили, в Медный бунт.

– Неужто я сплю? Или в сам деле ты – Сенька?

– Да… А вот Таисия объезжий убил, и я того объезжего кончил!

Кругом раздались радостные голоса:

– Так вы, вишь, приятство?

– А мы мекали – зовем Кирилку атаманом, да за атаманство, думали, будете бороться… хе!

– Сами знают, кому атаманить!

– Силу свою ведают, коли товарищи!

– Гей, дружки! Зачинайте сказывать нам, как лучше уйтить…

– Воевода голодом морит, кои православные даяние в тюрьму дают, и то указал отбирать на сторожей.

– Истекаем от глада!

– Непереносно!

На крик из разных углов и на голоса кругом него Сенька ответил:

– Без хитрости да без оружия только даром головы положим!

– Кирилка, скажи ты!

– То же и я вам сказываю, – ответил Кирилка.