Гулящие люди

– Окрутите-ка молодца-беглеца, нищеброда, по тулову замест пояса цепью.

Сеньку окрутили цепью. Сзади к кольцу у цепи стрелецкий десятник сунулся повесить замок.

– Дай мне! – сказал воевода. – Еще дай ключ от ручных кандалов.

Десятник передал ключ и замок. Воевода снял с Сеньки ручные кандалы, цепь ручную перенес назад и за кольцо у поясницы укрепил один замок. Концом цепи, снятой с рук, прикрутил правую ногу Сенькину к тяжелой скамье, вделанной в пол. У перекладины скамьи внизу воевода навесил второй замок.

– Так с ним вольготно поговорить можно! – сказал старик и прибавил: – Стрельцы, не надобные здеся, ждите в сенях… позову… – Он спрятал ключи в карман кафтана.

Стрельцы, стараясь не громко стучать сапогами, вышли, оставив в горнице запах пота и винного перегара. Сенька молчал. Воевода, уперев в лицо гулящего мутные глаза, казалось, не видел ничего, но его глаза, хмурясь, разгорались, потом открылись широко, стали зоркими, и старик ехидно заговорил:

– Собачий сын! Страдник! Вор! Чти честь – за одним столом сидишь с боярином…

Сенька сказал:

– Затхлой хлеб есть – мала честь!

– Полюбилось вору пряженину на харчевом дворе есть да медом запивать?

– На вольной воле всяко пивали, а тут у тебя за боярским столом в цепях худче тюрьмы!

– Ну, парень, бавкать закинем – дело сказывать позвал… Будь готов на Москву оборотить! Там тебя примут на горячие калачи палачи… кнутом обдерут, ребра повынут, на огне припекут, после чести на шибеницу вздернут… Може, и голову на кол!

– Виселица надобна не мне!

– Кому же?

– Таким, как ты, сатана!

– Пес, ай, пес… Забоец служилых людей!.. Стрелецкая служба тяжка стала… и думаешь, укрылся? Сыск по тебе не закинут – к нам прибежал с женкой, а та женка – раскольница… Святительским собором иереев указано раскольников пытать и, ломанных на пытке, угонять в Даурию дикую!

Сенька потупился, подумал: «Неотложно, как спустит, поднять тюрьму».

– Гляди в душу свою черную – кнут, петля близко!

– Не о душе пекусь…

– Што ж ты, разбойник, иное помышлял?

– Идя к тебе, думал – не напусто зовешь: служба-де ему кая от меня надобна, и нынче понял – глумиться любишь над теми, кто в твоих руках… тюрьму голодом заморил…

– Тюрьму я кормлю.! Иные воеводы сидельцев пущают побираться: кто подаст, а иной плюнет, я же два куса хлеба даю.

– Смерти и пытки, сатана, твоей я не боюсь!

– А женка? Ей то же будет, – становщица, с забойцем в блуде живет!

– Моя женка, как и я, огня и смерти не боится!

– Эх, не привык я бродяг выручать из беды, да с тобой хочу попробовать… покривлю душой перед великим государем – с ляцкой войны меня любит… простит, коль проведает мое попустительство… Не укроюсь: служба твоя мне надобна – угадал, вор! Девку-раскольницу, что харчуется у звонца Ильи-пророка, не трону… слово мое крепко, а ты за оное будешь мне писать обыски и челобитные… Дьякам то дело верить не могу, они мои вороги. Тебя не боюсь – твоя голова у моих дверей в притворе зажата. Сам я пишу коряво и спотыкчато… што говорить тебе буду и што ты писать зачнешь, берегись, штоб меж нами было!

– Того не бойся! Не будешь голодом морить да во вшах держать – писать буду толково, дело письма знаю…

– И я знаю, што сбег ты с Троицкой площади из стрельцов подьячих!

Воевода, боязливо косясь на Сеньку, достал из стола склеенный столбец бумаги, перо и чернильницу, подвинул Сеньке все и быстро, как от огня, отдернул руки. Сенька в пути отрастил длинные волосы и курчавую каштановую бороду, глядя на воеводу, ухмыльнулся в бороду.

– Чему ты радуешься, разбойник?

– Смешно мне – зовешь служить, хочешь верить тайны свои – и меня боишься… Хитер, а малой истины не понимаешь: убить тебя – себе же лихо сотворить…

– Добрым быть к тебе не мыслю… не думаю такого, то и верить не могу… ты не простой нищеброд, а забоец!

– Хочешь, правду молвю: убил тех, кто были грабители худчие разбойника.

– Знаю… такого много, но и от гулящих, как ты, слыхал много того же самого, о чем судишь… Бери перо, пиши!

Сенька приготовился, воевода раздельно и четко стал говорить: