Гуманисты эпохи Возрождения о формировании личности (XIV–XVII вв.)

То, что было сказано о здоровье, равным образом относится и к заботе о красоте, которой всецело пренебрегать не нужно, равно как и слишком тщательно заботиться мало достойно мужа. А мы ниоткуда, кроме как от занятий, не видим с большей тревогой опасностей для здоровья, хотя оно гораздо больше разрушается от обжорства, пьянства, от постоянных бессонных ночей, от драки и ран, наконец, от злокачественной чесотки, которой едва ли избегает любой юноша, живущий, не зная меры. От этих вещей надо скорее удерживать своих детей, чем от занятий, которых родители так сильно опасаются для их здоровья и красоты. Хотя [и в отношении занятий] мы можем также предусмотрительно позаботиться о том, чтобы как можно меньше труда было в них и соответственно меньше расходов. Это произойдет, если детям не вдалбливать многие и какие угодно знания, но давать только наилучшие и соответствующие их возрасту, который увлекают скорее приятные вещи, нежели утонченные. Затем будет полезен как бы привлекательный способ обучения, чтобы казался игрой, а не трудом. Ведь здесь надо как бы приманками обмануть тот возраст, который еще не может понять, сколько пользы, сколько достоинства, сколько наслаждения принесет образование в будущем. К этому приведет отчасти мягкость и обходительность воспитателя, отчасти его талант и изобретательность, благодаря которой он придумывает различные хитрости, чтобы сделать обучение приятным и избавить от ощущения труда. Ничего ведь нет бесполезнее такого положения, когда характер наставника вызывает у детей ненависть к занятиям прежде, чем дети понимают, почему их нужно любить. Первая ступень ученья – любовь к наставнику. С течением времени случится, что мальчик, который сначала начинал любить науки из-за учителя, любит затем учителя из-за наук. Действительно, как очень привлекательны многие задания даже потому, что идут от тех, которых мы чрезвычайно любим, так и науки – для тех, кому они еще не могут нравиться из-за их способности размышлять, они все же становятся привлекательными из-за любви к учителю. Очень верно сказал Исократ, что тот многому научится, кто жаден до знания[372]. Но мы охотно учимся у тех, кого любим. Существуют, однако, некоторые люди столь неприятного нрава, что их не могут любить даже их собственные жены; с насупленным лицом, отталкивающим обхождением они кажутся разгневанными даже тогда, когда благосклонны, ничего не могут сказать ласково, с трудом отвечают на улыбку других, поистине можно сказать, что рождены они разгневанными Грациями[373]. Они, на мой взгляд, едва ли подходят для того, чтобы им поручить обучение неукрощенных лошадей, не говоря уж о том, чтобы передавать им для воспитания слабый и почти грудной возраст. Некоторые, напротив, считают, что именно таких людей более всего и следует приглашать для воспитания детей раннего возраста, потому что их суровый вид, полагают они, отмечен святостью. Но не всякой внешности верят, и под той суровой личиной часто скрыты развращеннейшие нравы, и среди людей целомудренных не следует рассказывать, до какого позора доходят иной раз те палачи, злоупотребляя страхом детей. Даже родители не могут правильно воспитывать детей, если внушают им такой страх. Первая забота учителя – чтобы его любили, мало-помалу за этим последует не страх, но некое достойное свободного человека уважение, которое важнее страха.

Сколь превосходным оказывается в таком случае результат предусмотрительности в отношении детей, которых, едва они достигнут четырехлетнего возраста, отдают в начальную школу, где восседает наставник несведущий, необразованный, а также с невоздержным характером, иногда даже поврежденный умом, часто лунатик или эпилептик, либо больной кожной болезнью, которую теперь в народе называют французской чесоткой[374]. Поистине, никого мы не видим сегодня столь низкого, столь бесполезного, столь ничтожного, чтобы народ не счел его способным руководить начальной школой. И притом также педагоги, полагая, что обрели себе царство, поразительно как неистовствуют, оттого что полную власть имеют, как говорит Комик, не над дикими зверями, а над тем возрастом, который надлежало со всей нежностью лелеять. Можно сказать, что это не школа, а место для пыток: кроме хлопанья плеток, кроме свиста розг, кроме воплей и всхлипываний, кроме страшных угроз, ничего там не слышно. Чему иному выучатся там дети, разве лишь ненавидеть науки? Как только эта ненависть однажды поселяется в душах детей, то, даже став старше, они ненавидят занятия.