Гуманитарное вторжение. Глобальное развитие в Афганистане времен холодной войны

В записях, сделанных Виктором Самойленко в летящем над Афганистаном самолете, открывавшийся внизу пейзаж описывался как «однообразный серый фон», где не на чем остановиться взгляду, и это описание всего лишь вторит множеству штампов об этой стране[50]. Были люди, которым она представлялась непознаваемой, «инопланетной», библейской, средневековой; страной, «в которой остановилось время»[51]. Однако, как показывают записи Самойленко, который отождествлял вневременность с расстилавшимися внизу одноцветными пустошами, афганский пейзаж в действительности представлял собой «палимпсест, который утомлял невнимательного наблюдателя, но привлекал к себе любознательного»[52]. Пласты истории лежат здесь сложенными один на другом, как свитки персидских, пуштунских и тюркских рукописей, за которыми охотятся востоковеды. Писать историю Афганистана можно было самыми разнообразными способами. Более того, по мере того как модернизировавшиеся афганские правительства выращивали местную интеллигенцию, которая была готова и желала общаться с приезжавшими в страну иностранными делегациями, перспективы создания совместной востоковедческой и исторической литературы начинали казаться самими радужными. На протяжении XX века советские исследователи Афганистана не раз обращали восхищенные взгляды именно к тем землям, которые казались столь скучными Виктору Самойленко.

Упоминания о востоковедении («ориентологии») могут вызвать в памяти читателя книгу «Ориентализм» — впервые изданную в 1978 году и ставшую впоследствии весьма влиятельной монографию Эдварда Саида, который выдвинул тезис о том, что эта дисциплина представляет собой «культурный аппарат», «фундаментально политическую доктрину, навязываемую Востоку, потому что Восток слабее Запада»[53]. Как заключает исследователь русского ориентализма, книга Саида указывает на то, что «тот научный аппарат, посредством которого Запад изучал Восток, являлся одновременно и средством его подавления»[54]. Однако советское востоковедение не так легко укладывается в схему Саида. Сам ученый в своей книге практически не обращался к российским и советским исследованиям, хотя под властью СССР жили десятки миллионов мусульман. Советское востоковедение прямо противопоставляло себя западному империализму: за четверть века до Саида советские энциклопедии объясняли, что «буржуазное востоковедение с самого начала своего возникновения противопоставляет культуру так называемого „Запада“… — культуре „Востока“», и это отражает «колонизаторско-расистское мировоззрение европейской и американской буржуазии»[55]. Такие факты не принижают проделанную Саидом работу по деконструкции британского и французского отношения к арабскому миру, но в то же время говорят о том, что надо рассматривать советское востоковедение с учетом его собственной специфики и не причислять к «ориенталистам» ученых, которые использовали востоковедение как оружие, направленное против колониального господства над неевропейцами, а не как средство поддержки этого господства.

Действительно, главное отличие советских ученых от карикатурно обрисованных Саидом «ориенталистов» состояло в том, что первые были рупором революционного государства. Когда советские востоковеды утверждали, что их методологию составляла «марксистско-ленинская теория государства», это была не просто научная установка. СССР был марксистско-ленинским государством, провозгласившим, что ему известны «научные» законы исторического развития и что оно не просто владеет ими, но и воплощает их в жизнь. Однако положения марксизма-ленинизма нуждались в уточнении по отношению к частям бывшей Оттоманской империи (Афганистан был ее протекторатом), а также и к получившим независимость бывшим европейским колониям. Когда большевики мечтали о коммунистической революции, они представляли ее происходящей в «земле длинных фабричных труб» — в прошедшей через индустриализацию Европе[56]. Однако революции пришлось выбрать другую дорогу, которая проходила через степи Центральной Азии, рисовые поля Китая и долины Ганга в Индии. Чем старательнее пытались марксисты применить свои догмы к изучению внесоветской действительности, тем более сомнительными выглядели претензии СССР на владение универсальным методом, исходя из которого можно давать указания другим странам, двигающимся от феодализма к социализму. Понимание, а не направляющие указания, раздаваемые странам третьего мира, оказалось задачей более сложной, чем прогулка по тротуару Невского проспекта.