Гуманитарное вторжение. Глобальное развитие в Афганистане времен холодной войны

Распад СССР уничтожил те представления о жизни, в которые верило прежнее поколение. «Все пошло наперекосяк, — вспоминает видный советолог Анна Матвеева. — Не было ни денег, ни публики. Само МИД было в кризисе. Люди пытались заработать деньги. <…> Должна существовать государственная машина, чтобы все это имело смысл. Если государство полностью дисфункционально, и вы пытаетесь осуществлять какой-то курс по управлению конфликтами… ну, это же окажется бессмысленно, не так ли?»[1300] Но Афганистан присутствовал в жизни многих так долго, что они едва ли перестанут вспоминать о нем. «21 июня 1979 года, — рассказывал Василий Кравцов, — это день, когда я узнал в первый раз слово „пушту“». В тот день его жизнь повернулась на 180 градусов[1301]. Когда ученые столкнулись с сокращением финансирования и ставок в институтах, им осталось воссоздавать с помощью дружеских связей ту ясную общую цель, которую больше нельзя было обрести в научной работе. Только в 2000 году, когда Ганковский в возрасте восьмидесяти лет вышел на пенсию из‐за проблем со здоровьем, Басову наконец разрешили читать лекции в Институте востоковедения РАН и публиковать свои работы в институтском издательстве. К слову сказать, ученики Ганковского подарили Басову достопамятный коллективный «отредактированный» том с надписью: «Уважаемому Владимиру Владимировичу Басову от коллектива авторов с неизменными чувствами дружбы»[1302]. Тем не менее наследие ученого оказалось весьма обширным. В апреле 2011 года В. Я. Белокреницкий, заместитель директора Института востоковедения и ученик Ганковского, организовал международную конференцию в честь 90-летия своего покойного учителя[1303].

Но дружба или уроки жизни не ограничивались «внутренним» постсоветским миром. В. Н. Снегирев, ведущий корреспондент «Комсомольской правды» в Афганистане, рассказал о своей дружбе с молодым афганцем из Герата. Весной 1981 года комсомольский советник в Герате связался со Снегиревым и рассказал «историю про местную 16-летнюю девочку, которая недавно погибла в бою с душманами. Фазиля — так ее звали. Она увлеклась идеями борьбы, вступила в отряд молодых защитников революции».

Снегирев почувствовал, что здесь может быть история для газеты. «Наконец-то, есть реальный факт героизма и самопожертвования, проявленного в битве за революцию. Надо немедленно писать очерк в „Комсомольскую правду“». Снегирев вылетел в Герат, где встретился с братом Фазили Мухтаром, «он был офицером в звании капитана и служил в 17‐й пехотной дивизии. Мы проговорили с ним несколько часов. Мухтару было лет тридцать, однако его черные волосы уже обильно посеребрила седина. Когда речь зашла о сестре, он заплакал. Никогда после я не видел рыдающего пуштуна. Получалось так, что он был виноват в гибели сестры, ведь именно от него Фазиля впервые услышала о революции, о Советском Союзе, о возможности жить без нужды и горя».

Вскоре, как вспоминает Снегирев, «27 апреля 1981 года в „Комсомолке“ появился мой очерк „Последний бой Фазили“. Его перепечатали все главные афганские газеты. Один из лидеров демократической молодежной организации Фарид Маздак написал стихотворение „Сестра победы“, а еще через некоторое время эти слова были положены на музыку — так родилась песня о Фазиле, которую часто исполняли по кабульскому телевидению. В Герате именем девочки назвали улицу»[1304]. По возвращении в Москву Снегирев написал книгу о своем пребывании в Афганистане, которая впоследствии была переведена на дари[1305]. Профессиональное дело, казалось, было сделано.

И все же Снегирев возвращался в Афганистан снова и снова. Он стал воспринимать Мухтара и Фазилю по-человечески, как друзей. Мухтар рассказал ему, что «до сих пор сохранил в себе самое главное желание детства — хотя бы раз досыта поесть. Горсть вареных кукурузных зерен да сухая лепешка — даже такой обед у них считался роскошью». В отличие от бандитов, которые руководили НДПА, «Мухтар оказался первым человеком на моем пути, которого можно было с полным правом считать сознательным революционером. <…> С первой встречи я проникся к этому человеку симпатией».

Снегирев остановился. «Ну и что? Ради чего я вспомнил сейчас обо всем этом? Стыдно ли мне за тот очерк в газете и за ту книгу?» Возможно, интернациональный миф был ложью. Возможно, Янина была выразительницей этой лжи. Однако встречи с афганцами, такими как Мухтар, опровергали этот цинизм. «Времена стали другими, мы стали другими, многое отвергли, от многого открестились… Но ведь была та девочка, которая взяла в свои руки автомат и отправилась в бой — потому что наслушалась от брата рассказов про социальную справедливость и поверила в светлые идеалы. Была. И была ее и моя вера в то, что мир можно устроить по законам этой социальной справедливости. Чтобы всем стало хорошо. Конечно, легче всего сейчас признать прошлое заблуждением, отмахнуться от него, вычеркнуть из памяти. Но не получается — вычеркнуть и забыть. Прошлое — это часть каждого из нас»[1306].