Гуманитарный бум

Когда грузовое такси доставило мебель и Агафоновы расставили ее в комнатах, то в сочетании с заново отремонтированными стенами гарнитур производил впечатление. Разве что не хватало ковра, и Полина повела осторожное наступление на мужа: «У кого бы чуть-чуть занять?» — «Нет, нет!» — закричал тогда Виктор Борисович, и она недоуменно пожала плечами: «Как хочешь…»

Они долго крепились и ничего не покупали. Виктор Борисович честно старался заработать, трудился ночами и обедал на сорок копеек. Он стал вторым человеком в секторе, глаза которого воспалились от бессонницы. Но стена без ковра зияла… Они заставляли себя не замечать этого, не упоминать об этом в разговорах, но в конце концов Виктор Борисович сорвал телефонную трубку: «Дружище, две сотни…»

Сумма долга кошмарно росла, и пх судорожные усилия укротить его упрямо сводило на нет. Заняли на хрустальную столешницу, финский палас, двухсоттомник «БВЛ» и слаломные лыжи. Левушка как раз выпустил книгу, и у него скопилась масса ненужных денег.

— Что ж, и они нам обязаны! — вздохнула Полина, подчеркивая, что нет никаких причин избегать ссылки на этот довод.

— Прошу тебя… Хватит! — Виктор Борисович досадовал, что, высказав эту мысль вслух, жена отняла у него тайный предлог для самооправдания.

— А что?! Я им обед варила…

— Это несопоставимые вещи… У людей несчастье, а мы пользуемся!

— Почему? Мы же в долг…

— Вернули мы хотя бы копейку? Человек книги создает, а я…

— Напиши и ты книгу…

Она полузевнула, показывая, что спор становится скучным.

— А… — Виктор Борисович то ли не находил свежих возражений жене, то ли устал от бесплодного спора с самим собою.

В студенческие времена Виктор Борисович относился к презренному металлу легко: забывал возвращать долги, забывал, если ему не возвращали. Они с Левушкой задавали себе упоительно праздные вопросы о смысле жизни, оба увлекались Державиным, и Виктор Борисович был полон натурфилософских, возвышенных («Я царь — я раб — я червь — я бог!») размышлений. В отличие от Левушки, он вовремя сдавал курсовые, усердием добиваясь того, что приятель хватал на лету. Но ведь что-то же побуждало его к сидению в библиотеках, не просто так он взгромождал наверх свой сизифов камень! Иногда он явно чувствовал неуклюжие толчки вдохновения, и напечатал же он в студенческом сборнике вполне сносную статейку о Державине!

И вот этот долг… О чем бы ни говорил Виктор Борисович, внутри сосало и сосало. Стал спрашивать у знакомых, должны ли они кому-нибудь и тяготит ли их это? Многие были должны, но никого это не тяготило. Виктор Борисович же ощущал свой долг, как язвенник приближение сезонного приступа. Он знал, где болит, стоит лишь вспомнить о деньгах: здесь, под сердцем!

Временами казалось, что он должен не только Левушке — это-то как раз пустяки! — он самому себе должен, не нынешнему (с нынешнего Виктора Борисовича взятки гладки!), а тому, из университетских лет, с томиком Державина в портфеле. «Как это там?! — пробовал он вспомнить. — «…я червь — я…?» — и не мог, вылетело из памяти.

Всю жизнь он у себя занимал, уверенный, что щепетильность и честность уместны по отношению к тем, от кого ты зависишь, с самим собой же — свои люди, сочтемся — позволительна толика беспечности. Но получалось, что быть должником самого себя и есть самое страшное. С другими можно расплатиться, с собой — не расплатишься! Караванам в пустыне грезятся тенистые кущи и арык с прохладной водой, но стоит простереть к ним руки — и они встречают пустоту миража…

В детстве ему хотелось дружить с соседскими мальчишками, которые лазили по крышам, через запасной выход бесплатно проникали в кино и всей: ватагой трогали револьвер у бронзового матроса на станции метро «Площадь революции». Но родители считали этих мальчишек уличными и познакомили сына с тихим мальчиком Олегом, послушным и скучным. Олег любил аквариумы, и вот Витя как бы занял у своего желания дружить с соседней ватагой чуть-чуть интереса к кормлению рыбок, чтобы дружба с Олегом не была слишком безотрадной. Этот долг представлялся совершенно безобидным, и он надеялся вскоре вернуть его, выбирая друзей по душевному влечению. Но это так и не удалось, и Виктор Борисович всегда останавливался у скульптуры «Площади революции» и подолгу разглядывал отполированный ребячьими ладонями бронзовый револьвер. А аквариумом занимается теперь его дочка.

В университете ему хотелось писать диплом о Державине, но его отговаривали: «Второразрядный поэт… дворянского происхождения», и он получил другую тему. Надо было подавать диплом, и он как бы взял — совсем чуточку — от своего увлечения Державиным, чтобы сдвинуться с мертвой точки. Благодаря этому тема начала ему даже нравиться, многое из диплома он помнит наизусть — намертво въелось в память, — а вот «я червь — я бог» забыл и к Державину больше не возвращался.