Гуманитарный бум

Министерские дамы из комиссии упрекали их, что они жмотничают, но совесть не грызла Дубцова. Он сочувствовал идее развития музейного дела, но в глубине души считал, что истинные ценности должны храниться здесь, в центре. Вещь — это прежде всего вещь («Вещь в себе!» — каламбурил он), и как истинный музейщик Дубцов предпочитал бы, чтобы шедевры хранились взаперти столичных подвалов («При строгом температурном режиме!»), никому не ведомые и не известные, но зато — целехонькие!

Поэтому он начал активную кампанию за то, чтобы заполучить резьбу. Больше всего в таком деле опасайся местных патриотов и краеведов-энтузиастов, у которых зубами не вырвешь ничего для Москвы, но, к счастью, директором музея оказался человек иного склада, попавший сюда из Сочи и мечтавший о Москве. Молодому директору был необходим престиж, и, чтобы заинтересовать его, Дубцов предложил прислать в музей выставку какую-нибудь, скажем, грузинской чеканки (слава богу, не он ее хранил!). Выставка из Москвы — это ли не престижно, и кролик сам прыгнул в пасть удава («Ох уж этот ироничный Дубцов!»). Широким жестом Иван Николаевич посулил, что и командировочные расходы, и транспортировку выставки оплатят сами москвичи, но выдвинул встречное условие:

— А вы уж нам — резьбу…

Директор (он был щеголеват) поддернул манжеты белой рубашки, чтобы они выглядывали из рукавов пиджака.

— Это с храма-то? Она что, ценная?

Дубцов на всякий случай слукавил:

— Заурядная резьба, но для пополнения коллекции…

Тот, пройда, не очень-то поверил.

— М-да…

Дубцов, словно дровишки в костер, стал подбрасывать аргументы:

— Зато вы получите выставку, учтите, она внеплановая, и просто так никто ее не пошлет на Сахалин. К тому же не забывайте об оплате, у нас ведь тоже денежные лимиты. А выставка из Москвы — это же для вас тройное выполнение плана, да и реноме музея подпрыгнет, а где музей, там и директор…

Пролаза сдался.

— Уговорил… У нас на следующий год гастроли областного театра, вот и выставка будет кстати. М-да… А с резьбой мы уладим.

Чтобы грамотно демонтировать резьбу, хватило бы одного толкового реставратора, но Дубцов с Наденькой Кузиной сами перестарались, выдавая свою находку чуть ли не за восьмое чудо света. Они отправили срочную телеграмму в министерство, и из Москвы прислали двух реставраторов.

В музей пришли толстый, барственный, со слащавым ртом, похожий на стареющего балеруна Столяров и тоненький — прямо спичечка! — Гузкин. Они позвонили от милиционера, по местному телефону, и Дубцов вышел к ним в спецхалате: как раз вызвали рабочих с художественного комбината и упаковывали сахалинскую выставку.

Втроем сели на лавочку, и Дубцов показал реставраторам слайды.

— Вот они, резные дракончики, — сказал он со сдержанной гордостью, надеясь, впрочем, что специалисты-то — реставраторы — его поймут. — От земли до них метра три-четыре. Как они крепятся, не знаю. Судя по всему, дерево очень твердое и тяжелое. Вероятно, дуб…

— …зеленый, у лукоморья, — пробурчал Столяров, лениво разглядывая на свет слайд.

— Что?

— Говорю, у лукоморья дуб зеленый…

И тут Иван Николаевич кожей ощутил, что все это — резьба, демонтаж — им совершенно неинтересно, не нужно, унылая лямка.

— Ну а что там вообще, на Сахалине? — спросил Столяров.

— Прилетим в сезон крабов. Рыба всякая, — неуверенно рекламировал Иван Николаевич.

— Это же блеск! — оживился Столяров. — Значит, говорите, дуб зеленый?! Ха-ха! Прекрасно!

С этих пор дуб всячески обыгрывался, иногда довольно скользко и обидно для Ивана Николаевича — фамилия-то ею Дубцов, — но с реставраторами стали запанибрата, он привык и не обижался.

Да и что обижаться! Прошлой весной он так и не почувствовал, что же такое Сахалин. Разве успеешь в этой безумной гонке подняться на сопки, лечь в траву, забыться?!

Вечерами они как мертвые валились на постель и засыпали. Командировка стоила дорого, и на Дубцова возлагались большие надежды по пополнению дальневосточных фондов.

Но рядом с этой внешней необходимостью у Дубцова была и своя, внутренняя. Его охватывало желание что-то сделать, принести пользу. Ну что он там строчил статейки, которые публиковались и, вряд ли кем-либо прочитанные, тонули в бумажном море! Описывать музейные реликвии, какие-нибудь сасанидские черепки — размер, материал, век — господи, до чего скучно! Но вот привезти, извлечь из медвежьего угла вещь и сохранить ее в музее — в этом есть смысл!

И Дубцов старался сам и Наденьку подгонял…

Навезли они гору экспонатов, отдел учета их оформил, и ушли они в фонд, к сасанидским черепкам. Собственно, иного он и не ждал (чего ж ждать?!), но появилось сосущее чувство, как будто гнался за чем-то, тратил силы и вот, оглянувшись назад, думал: «Для чего?! Зачем?!»

Поэтому, услышав от реставраторов: «Ну что там на Сахалине?» — Дубцов не поддался раздражению и не стал его показывать, словно в зеркале этого вопроса отразилось и его собственное чувство. Он уже не стремился сгореть на работе. Резьба резьбой, но и о себе забывать не надо, встряхнуться, вкусить дальневосточной экзотики, крабов этих самых…