Гуманитарный бум

Однако они без затруднений справились с дверью, и Сережа понял, что его одурачили. Спеша наверстать упущенное, он протиснулся между дверным проемом и бабушкой и опрометью бросился вниз, но был едва не сшиблен Наташей, которая неслась навстречу, чем-то испуганная.

— Там кто-то прячется!

Сережина нога сама собой шагнула вверх на ступеньку, и он автоматически повернулся  т у д а  спиной.

— Где? — спросил он с опозданием и как-то чересчур неопределенно.

— На подоконнике!

Он подумал, о чем бы еще спросить, но на ум ничего не шло. Все было слишком ясно.

— Нас поджидает… Жулик!

Будущее показалось Наташе зловещим.

— Я не сержусь на тебя за противогаз, — вдруг заверила она Сережу, что ему очень не понравилось.

Он забеспокоился:

— Сердишься. Я вижу.

— Не сержусь.

— Ты уйдешь, а я кукол буду ломать, — загадочно пообещал он, чтобы выглядеть в ее глазах существом, не внушающим никакого доверия.

Но Наташа знала, чего она хочет.

— А мне и не жалко. Ведь ты такой храбрый!

Чтобы доказать свою храбрость, Сережа спустился вниз на ступеньку. Сквозь решетку перил он увидел фигуру на подоконнике и с тоской подумал: почему же не идет бабушка?! Жулик, заметив его, зашевелился, но в темноте (лампочка в подъезде испортилась) нельзя было понять, готовится ли он к нападению или обороне. Сережа потряс перила лестницы, как бы заявляя о решительности своих намерений. Жулик спрыгнул с подоконника и занял позицию, напоминающую предстартовую. Он был готов к бегству.

— Еще один пистолет! Теперь вся команда в сборе! — сказала из-за спины бабушка.

И тут Сережа понял, что на подоконнике сидел Карась, ожидавший новостей от Наташи.

— Видишь? — спросила она, показывая ему забинтованный палец. — То-то же!

Сережа некстати вмешался:

— Да просто йодом смазали, и все!

Он тут же пожалел о сказанном, потому что Наташа, измерив его уничтожающим взглядом, объяснила Карасю:

— Это он врет, а сам в противогазе, как мартышка!

И показала Сереже язык.

Похода в зоопарк Сережа ждал всю неделю. Его ожидание было на редкость усердным и добросовестным, — он наполнял себя им, словно воздушный шар воздухом, после каждой новой порции проверяя, много ли еще осталось дуть. Однако желанный миг не наступал: то подводила погода, то у взрослых находились какие-то дела. Сережа по десять раз в день напоминал бабушке о зоопарке, и хотя она уверяла, что прекрасно обо всем помнит, он не надеялся на ее память, потому что бабушка слишком любила его, Сережу, а вовсе не зоопарк, который был предметом любви ее внука.

Зоопарк все чаще появлялся на его рисунках. С помощью вертикальных линий Сережа изображал  к л е т к у, но, слабо представляя ее обитателей и боясь погрешить против истины, нашел сравнительно простой способ справиться с задачей. Крупными буквами он писал: «Зверь» — и мчался показывать рисунок матери. «Ну, а где ж он сам-то, твой зверь?» — спрашивала она, и Сережа лишь диву давался, как это родители, явно  п р о ч и т а в  зверя, могли его  н е  з а м е т и т ь.

Иногда, спрятавшись от матери, он неожиданно выскакивал из засады и пугал ее, надеясь, что она узнает в нем  з в е р я, уже виденного на рисунке, но она говорила: «Сережа, как ты меня напугал!» — как будто  С е р е ж а  сам по себе мог рычать и скалить зубы.

Каждую ночь ему снились хищники. Когда, уложив его в постель, взрослые уходили в другую комнату, он мутузил подушку и одеяло, чтобы показать тем зверям, которые собираются ему присниться ночью, что он ничего общего не имеет с этими человеческими вещами, что он  с в о й, поэтому не надо его слишком пугать, ведь в сны он верит гораздо больше, чем в собственные выдумки наяву.

Наконец его и Наташу повели в зоопарк. Он просто заплатил за это долгим ожиданием, с Наташи же тетя взяла обещание носить железочку для исправления зубов, и в тот день Сережа с завистью смотрел ей в рот. Наташу одели в короткое платьице и весеннее пальто, чем она очень гордилась, словно не она шла любоваться зоопарком, а в зоопарке все должны были любоваться ею. Сам Сережа с равнодушием натянул джинсики и зашнуровал начищенные бабушкой ботинки: д л я  з о о п а р к а  его одежда не имела никакого значения, и он был уверен, что звери, словно солдаты на параде, даже не замечают тех, кто восторженно пожирает их глазами.