Гуманная педагогика

Зато Ольга Юрьевна (все еще, видимо, находясь под впечатлением от «Бомбы времени») заговорила о гражданственном лиризме. Оказывается, есть такой. Именно он, гражданский лиризм, нам нужен.

«В такое время…»

Мы дружно оглянулись.

В дверях стоял потерявшийся Кочергин.

Рукав его пиджака (и до того мятый) был теперь еще испачкан чем-то белым, известкой наверное. Ботинки без шнурков. Морда небритая и сердитая. Перегар, табачная отрыжка. «В такое время…»

Вот те и на!

Ольга Юрьевна изумленно посмотрела на Пуделя.

А Дмитрий Николаевич недоуменно вскинул брови и посмотрел на Хунхуза.

Ну а тот уставился на Чехова.

Известная картина — «Не ждали».

Только на картине Ильи Ефимовича Репина зрителям являлся некий мужик в длинном пальто и в сапогах, коротко стриженный, с фуражкой в левой руке, а на Кочергине был (все отметили) испачканный известкой пиджак и башмаки без шнурков, будто он, правда, сбежал из вытрезвителя.

«В такое время…»

Зациклило человека.

На пальце Ольги Юрьевны раздраженно вспыхивал камешек.

Я вспомнил подсказку Ролика и улыбнулся. А Ольга Юрьевна приняла это за поддержку. «Волкова у нас умеет видеть лес, траву, реку, — будто не останавливалась, продолжила она свое выступление. — Облака у Волковой как живые, того гляди дождь хлынет. — Взгляд Ольги Юрьевны случайно упал на бледную Нину Рожкову, и она спохватилась. — Нет-нет, никаких сегодня дождей! Сегодня нам нужна только солнечная погода. Пусть с ветром, — она вдруг запуталась в словах, — но солнечная, сухая. «У ветвистого дерева нет безветренных дней». Это хорошо сказано».

И добавила: «Правда, не хватает все-таки…»

Все сразу поняли: человека. И угадали. Только Суржиков (на волне своего успеха) возразил: «Человек на природе — это уже не природа».

«А что?» — удивилась Волкова.

«Это уже человек в природе».

А Ольга Юрьевна опять взмахнула рукой (камень вспыхнул).

«Может, и так, только куда нам деваться от непременных ассоциаций?»

Зябко накинула на плечи тонкий цветной платок. На Кочергина больше не смотрела. Никто на Кочергина больше не смотрел. Надрался, ну и помалкивай, любимый ученик Твардовского.

«Впрямую можно и не говорить о герое, но свое отношение к нему автор непременно должен высказать. Когда Михаил Юрьевич писал о дубовом листке, — вспомнила Ольга Юрьевна о Лермонтове, как о близком человеке. — Когда Михаил Юрьевич писал о листке, оторвавшемся от ветки родимой, я совершенно уверена, он ни на минуту, ни на секунду не забывал о том, что однажды у корней этого чудесного дуба может прикорнуть усталый странник».

В целом стихи Волковой приняли благосклонно.

«У ветвистого дерева нет безветренных дней». Ну и ладно.

Леня Виноградский тут же ответил пародией. Дружеской, конечно.

«В строках и между бродят злые ветры и цвета кумача горят костры, рябин в стихах полсотни кубометров, и ягод, кстати, тонны полторы…»

Это окончательно привело всех в доброе, хорошее настроение.

Вдруг установилось в зале единство. Вон даже Кочергин пришел. Дышит смутно, микробы дохнут, но ведь пришел. Старые писатели и молодые, неважно, все теперь как один — талантливые, умные, заняты общим делом. Суржиков совсем уже по-дружески шепнул мне: «Вот бы сейчас двинуть твою „Педагогику“». Чувствовал момент, от всей души болел за меня. Но обсуждение «Гуманной педагогики» планировалось на день завтрашний.

Повезло Козлову, его счастливым рассказам.

Тихий яблоневый сад. Белый дым над трубой — торчком. Толстый и сытый кот жмется к побеленному боку русской печки. За окнами — тишина, летнее солнце, лес, светлое озеро с толстой, набирающей силу рыбой.

Что еще нужно счастливому человеку?

Пудель опять выделился.

«Не буду скрывать, — так сказал. — «Счастливые рассказы» Козлова — правда счастливые рассказы. Вот американский бомбардировщик, сами знаете, недавно потерял в Гренландии атомную бомбу, весь мир живет в тревожном ожидании. А счастливый герой Козлова, этот наш добрый, все понимающий современник, наш сосед по городу, по улице, по дому, думает о том, как еще и еще благоустроить мир…»

Понятно, Дмитрий Николаевич одобрял героя.

Да и как? Не пьет, не курит (короткий взгляд на Кочергина), не хулиганит, не сквернословит. Награду за спасение красивой тонущей женщины (в счастливом рассказе «На Амуре») не побежал получать, отказался от интервью с заезжим столичным корреспондентом, предпочел остаться неизвестным. И это правильно, так же уверенно поддержала инструктора крайкома Ольга Юрьевна, и камень на ее пальце счастливо вспыхнул. Скромность к лицу герою. Пусть награда хранится не в ящике домашнего комода, а в стальном сейфе государственного наградного отдела.

Хорошо сказала.

Но я встревожился.

Как же она после таких слов будет читать «Гуманную педагогику»?

Про Зою, Кружевную Душу, про Елену — девочку-тортик, жалующуюся на отсутствие трусиков, про дылду Дидону и про все такое прочее. Похоже, завтра мне все шишки достанутся. Это Суржикову, кажется, жизнь удалась. Да и Козлову удается, рекомендовали его рассказы в местный журнал.