Гуннхильд, северная невеста

А младшая из норн имела лицо Хлоды. Всплыл в памяти разговор, который они вели, и Гуннхильд села на подстилке. Внутри похолодело. Это был… не сон?

Она вопросительно взглянула на секиру, будто та, как живое существо, могла подтвердить или опровергнуть ее догадки. Еще там был Кетиль Заплатка, который и привел ее на холм норн… или ведьм, но он исчез, растворился во тьме, после того как проводил ее сюда. Да и был ли он, хромой нищий, послуживший ей духом-проводником? Нет, наверное, это был все же сон. Уж слишком все это напоминало путешествие колдуна, владеющего искусством сейда.

Но неприятное чувство не проходило. Гуннхильд помнила, что минувшей ночью ей открылось еще нечто ужасное… нечто непоправимое, какое-то большое горе… Она что-то знает, но память вытесняет это знание, не хочет допустить его… Однако придется вспомнить. Сейчас она встанет, пойдет назад в Эбергорд, и там Горм и Тюра спросят ее, какой сон послали ей боги. Надо будет отвечать. Беду от Харальда она отвела, но кто-то другой…

Хлода говорила, что лишь ценой смерти Харальда можно обезопасить ее собственных родичей, отца и брата. У Гуннхильд упало сердце: неужели она, помешав ведьмам загубить Гормова сына, тем погубила свой род? Она закрыла лицо руками, не желая даже думать о возможности такого выбора.

И тем более о том, что она, судя по всему, уже его сделала…

Но разве могла она поступить иначе? Что было бы, если бы после этой ночи Харальд не проснулся – там, в Хейдабьоре, умер бы во сне? Хлоду, конечно, никто бы не заподозрил. А вот ее, Гуннхильд, вполне бы могли. Она-то ночевала вне дома, в священном месте, с обрядовым оружием, собираясь обращаться к богам! Люди решили бы, что она сделала совсем не то, что обещала: не пыталась увидеть вещий сон, а при помощи сейда отправила свой дух в полет и погубила врага своей семьи! При таком совпадении даже Горм, явно к ней благоволящий, усомнился бы в своей правоте.

Или она должна была отдать в жертву себя, лишь бы спасти двоих последних мужчин своего рода? Возможно, Асфрид решила бы, что так. Пожертвовать собой… и Харальдом… Умереть, броситься в бездну, увлекая за собой врага… Может, ей и следовало так поступить, но разве она принимала решение? Гуннхильд помнила вспышку силы, наполнившей ее в те мгновения. Иное, высшее существо действовало ее руками. Это оно смело злые чары, сожгло, будто пламя факела паутину в углу, а ей оставалось лишь повиноваться воле богов. Значит, боги на стороне Харальда. А ей, как и многим героям древности, подобает с достоинством и твердостью принимать предначертанное.

Но нельзя же было вечно сидеть на вершине Дома Фрейра, будто валькирия на кургане, в обществе ростового топора. Солнце давно встало, под плащом и шкурами было жарко. Пришла пора выбираться из мира духов обратно к людям.

Гуннхильд выползла из шалаша и стала осторожно спускаться, используя древко секиры как посох. Подумать только, да неужели она ходила здесь глухой ночью, в темноте, почти бегом! Как только шею не свернула?

Она устала и проголодалась, хотелось умыться, расчесать волосы, поесть, отдохнуть в доме на лежанке… И все же Гуннхильд брела не спеша, опираясь на Ключ от Счастья, будто ночные образы еще цеплялись за подол.

Вот показался Эбергорд, и Гуннхильд удивилась – ворота были распахнуты, вокруг никого. Она вошла, оглядела пустой двор. Что такое? Усадьба будто вымерла.

В женском покое она обнаружила Унн и двух пожилых служанок Тюры, но больше никого.

– Куда все подевались? Где королева? Где конунг?

Три женщины как-то странно посмотрели на нее, и Гуннхильд похолодела.

– Пришел корабль… – пробормотала Унн. – Приеха… привез… Они все там.

Гуннхильд прислонила к стене Ключ от Счастья и бегом бросилась в конюшню.

Но не проскакала она и половины пути до моря, как завидела впереди на дороге целое шествие, идущее навстречу. Гуннхильд придержала коня, поехала шагом. Она уже различала повозку, окруженную людьми; в повозке виднелась какая-то фигура. Еще приблизившись, она увидела, что в повозке сидит Тюра, сгорбившись и закрыв лицо руками. Горм почему-то шел рядом, держась за борт; его коня вели следом.

Потрясенная этим зрелищем, Гуннхильд соскочила с седла. Идущие навстречу тоже ее увидели, и шествие остановилось. Вдруг стало тесно в груди, задрожали ноги, закружилась голова. Медленно, как старуха, Гуннхильд пешком двинулась дальше, опасаясь упасть и жалея, что у нее нет больше Ключа от Счастья, чтобы на него опереться. Под ногами был точно хрупкий лед, который вот-вот проломится, и она упадет в холодное бездонное море.

Множество людей вокруг повозки стояли тихо: ни гомона, ни крика. При виде ее люди расступались, и лица у них были такие же странные, как у женщин в доме. Гуннхильд шла сквозь толпу, ничего не видя, пока не наткнулась на Горма, стоявшего возле резного борта повозки. Кто-то осторожно тронул его за рукав. Конунг обернулся, и ее поразило, как вдруг заострились черты его лица. Как углубились морщины, будто время провело по ним резцом, сделав его разом на десять лет старше.