Гуннхильд, северная невеста

По первоначальному замыслу Рагнвальду полагалось ждать сестру за стеной усадьбы снаружи, а встретить ее во дворе и подсадить в петлю для подъема должен был Кетиль Заплатка – тот, что теперь наряду с прочими изображал недоумение и искусно делал вид, будто он здесь ни при чем. А тот, хромой волк, битый жизнью и не знающий жалости к другим в борьбе за собственное выживание, без колебаний полоснул бы красотку ножом по горлу и тем обеспечил благополучный исход побега. Рагнвальд не смог этого сделать, поняв, что имеет дело со знатной молодой женщиной, скорее всего невесткой или дочерью Горма. За что и поплатился провалом всего дела. Правда, сейчас, глядя на Ингер – ее статную фигуру, белое лицо с правильными чертами, пышные вьющиеся волосы, будто водопад белого золота, – он ничуть не жалел о своей доброте. К тому же она потом с ним рассчиталась, не дав Харальду его добить.

– Я должна тебя поблагодарить, – промолвила Гуннхильд. Она тоже понимала, что обязана Ингер провалом бегства, но зато и спасением брата. – Ты сохранила ему жизнь…

– Да. – Ингер смерила Рагнвальда небрежно-оценивающим взглядом. Он пристально смотрел на нее. – Я подумала… сама не знаю, что я подумала. Должно быть, мне понравилось совершать подвиги!

На самом деле Рагнвальд был прав: ей понравился он сам. Ведь Рагнвальд, сын Сигтрюгга, был не только знатен родом, но и весьма красив, хотя ранее не было случая указать на это. Немного выше среднего роста, сильный и ловкий, он имел правильные, хоть и грубоватые черты лица, а длинные светлые волосы носил завязанными в хвост. Несколько обветренная кожа позволяла серо-голубым глазам сиять еще ярче; взгляд их, когда он разговаривал с девушками, обычно принимал ласковое и немного шальное выражение; в широкой улыбке удивительным образом сочетались детская простота и самоуверенность, если не наглость человека, знающего себе цену. А тот, кто сам знает цену себе, всегда будет ценим окружающими, особенно иного пола. Рагнвальд везде привлекал внимание женщин и считал, что именно о нем сложена старая пословица: «Кого все женщины любят, тот горя не знает». Голос его, низкий и звучный, производил на женщин самое чарующее впечатление. К тому же он был отважен, находчив, всегда весел, никогда не терял присутствия духа и здравого смысла.

Возможно, своей красоте и веселой, немного шальной, соблазнительной улыбке он был обязан тем, что даже использование Ингер в качестве живого щита не уронило его в ее глазах: она видела в этом решимость и способность быстро соображать, качества вполне похвальные. И ей нравилось вспоминать о том, как он держал ее, прижимая к себе. Даже при таких условиях его объятия утоляли ощущение томительной пустоты внутри, которая нередко ее мучила; ей часто хотелось прижаться покрепче к кому-нибудь сильному и теплому, нравился запах мужчин, их прикосновения – отсюда и выросло это глупое свидание с хирдманом Асгейром, приведшее к таким важным последствиям. Но теперь Асгейр был забыт, как детская игрушка подросшей девушки. Появился сын конунга – красивый, веселый и отважный. Ингер и впрямь не поверила, что Рагнвальд явился сюда ради нее, но слышать это тем не менее было приятно.

К тому же… встречая его взгляд, в котором таился веселый соблазн и лукавый вызов, она думала, что он лишь слегка поторопил события и сказал правду, еще сам того не зная! Она была бы дурой, если бы допустила смерть такого человека. А то, что Рагнвальд, сын Сигтрюгга, из рода ютландских Инглингов был врагом ее рода и с его смертью у Кнютлингов стало бы гораздо меньше забот, для Ингер было не важно. Гораздо важнее то, что с его появлением ей вдруг стало так весело жить, что ни за какие сокровища она не согласилась бы этого лишиться.

Часть 2

В ближайшие дни Гуннхильд удалось выйти из чулана только один раз: на погребение Асфрид. Столь знатную женщину, к тому же родственницу королевы Тюры похоронили возле могилы Хёрдакнута, там же, где намеревался упокоиться со временем и сам Горм. Рагнвальд еще не мог встать, и Гуннхильд была на погребении и поминальном пиру единственной из близких покойной. Кнут бросал на нее обиженно-жалостливые взгляды, Харальд, кажется, вовсе на нее не смотрел, но главной заботой Гуннхильд было сохранять спокойный вид и не заливаться слезами на глазах у людей. А это было очень трудным делом: рассказывались саги и исполнялись висы, посвященные наиболее прославленным людям рода, а ей самой пришлось перечислить всех своих предков, начиная от Скъёльда, как доказательство того, что она достойна принять наследство. Но мысли ее были с бабушкой – с той, что растила ее и была рядом каждый день жизни. О чем бы Гуннхильд ни подумала, на память приходила Асфрид; мерещилось, она и сейчас совсем рядом, вот-вот прикоснется к плечу, но сколько ни верти головой, увидеть ее больше нельзя. И так теперь будет всегда. А новая встреча после смерти казалась такой далекой, что при мысли об этом громадном времени разлуки щемило сердце.