Гуннхильд, северная невеста

Харальд молчал, глядя, как она расчесывает волосы – при свете ближайшего светильника они вспыхивали пламенем, будто золотые нити. Девушка держалась невозмутимо, да он и сам чувствовал, что после первого потрясения она уже успокоилась. А ведь он не солгал: в паре шагов от кровати, на которой она с удобством расположилась, под земляным полом кургана и впрямь были зарыты кости нескольких древних жертв. Этот курган с домом внутри был сооружен не так давно, при Хёрдакнуте, на месте старинного жертвенника Фрейра. А жертвенник располагался на месте еще более древнего, многовековой давности, кургана. И возможно, что предание, связавшее его с именем Фрейра, не сильно отклонилось от истины. Ни один, даже самый знатный покойник в Северных Странах не имеет такого просторного посмертного жилья. Фрейр может даже принимать гостей…

Оба они были сейчас его гостями. Харальд ясно ощущал незримое присутствие хозяина дома – для этого ему не надо было смотреть в угол, где стоял деревянный идол, тоже изготовленный при Хёрдакнуте нарочно для этого сооружения и украшенный бронзовой позолоченной гривной, такой огромной и тяжелой, что ни один живой человек не устоял бы на ногах, вздумай он надеть ее на шею. Нет, здесь был сам дух Фрейра, и Харальд, как представитель королевского рода с божественной кровью в жилах, чувствовал его так же ясно, как зрячий видит огонь. Чувствует ли Гуннхильд то же самое? Наверное, да, иначе сейчас дрожала бы от страха. Многие испугаются, обнаружив себя в могиле, да еще могиле бога, откуда нет выхода. Но Гуннхильд не боялась, а спокойно приводила себя в порядок – будто приехала в гости к родичам.

Харальд не зря принес ее сюда, после того как Ингер поделилась с ним своим необычным замыслом. И уж конечно, сестра, особа умная, хитрая и себе на уме, рассказала далеко не все. Дескать, отец-конунг решил, что для прочного скрепления будущего союза, столь важного для всей Дании, нужно пригласить на праздник богов и дать им подходящие вместилища. Правда, Кнуту, как старшему, более пристало бы изображать Зимнего Турса, а Харальду, как младшему – Фрейра, Владыку-Лето. Но поскольку обручиться с Гуннхильд должен Кнут, ему и быть Фрейром.

Харальд сразу согласился, едва поняв, что предлагает Ингер – провести время в Доме Фрейра наедине с Гуннхильд: как богиня весны, та должна перед летним оживлением земли спуститься на три дня в подземный мир. Мысль прожить здесь три дня он отверг – в силу некоторых естественных причин это никак невозможно, – но на одну ночь согласился охотно. Само пребывание этой девушки в жилище бога поможет ему наконец выявить ее суть. Кто она – богиня или ведьма? Она так красива, что неудивительно, если сама Фрейя и правда является к людям в ее облике. Но почему ему так не по себе под ее взглядом, почему все мысли устремляются к ней и он думает о ней днями и ночами как завороженный? Почему ожидание того, что она станет женой брата, вызывает дикую досаду? По сравнению с Гуннхильд все прочие женщины, в том числе и собственная жена, показались тусклыми и вялыми. Только в ней горел огонь жизни, возле которого хотелось погреться.

Будь она ведьмой, она не была бы сейчас так спокойна. Будь ее красота лишь наведенными чарами, сейчас они растаяли бы и он увидел бы ее в истинном облике – наверняка уродливом. Но нет, она оставалась так же хороша… и даже лучше. Сидя на лежанке бога и расчесывая волосы, цвета темного янтаря в золоте, франкским гребнем слоновой кости, который кто-то из викингов пожертвовал в благодарность за удачный набег, она сияла не отраженным светом, а своим собственным, струящимся изнутри. От лица с точеными чертами и чуть вздернутым носом, от белых нежных рук с тонкими пальцами, привыкшими лишь к рукоделью… Фрейя, приходившая к Кнуту, не могла быть настолько хороша.

И, подумав это, Харальд почувствовал, как оборвалось сердце. Не дочь Олава сидела перед ним на лежанке, но сама Фрейя. Вот она подняла глаза и устремила на него лукавый, обольстительный, выжидающий взгляд, и от этого взгляда стало жарко.

– Вы, должно быть, надумали потешить богов и порадовать людей поединком Фрейра и Зимнего Турса за обладание богиней Сунной? – спросила она, не дождавшись ответа. – И если я заточена здесь с тобой, значит, ты и есть Зимний Турс? Ведь не мог же Горм в здравом уме принести в жертву своего наследника, которому суждено прославить род и оставить по себе вечную память?

– Я… – Харальд с трудом нашел слова для ответа, отчетливо понимая, что к нему обращается богиня. – Прославить род… вечную память… Ты уверена, что так будет?