Гуннхильд, северная невеста

Отведя глаза, чтобы не смотреть на него, Гуннхильд невольно уронила взгляд на лицо Хлоды – и поразилась его выражению. Сжимая в руках подаренное ожерелье, наложница Харальда смотрела на нее с неприкрытой злобой и негодованием, будто знала все, что произошло в кургане. Неужели Харальд что-то ей сказал? Да нет, не мог, ведь если бы узнал кто-то еще, рано или поздно дошло бы до Кнута, а Харальд ведь не хочет рассориться со старшим братом. Скорее, Хлода негодовала по поводу того, что ее муж провел ночь наедине с красивой девушкой, к которой и раньше был не совсем равнодушен. И если с враждебностью Харальда теперь покончено, то дружбу Хлоды ей не приобрести – именно из-за того, что она обрела дружбу Харальда.

Но не Хлода сейчас занимала ее больше всего. Когда Гуннхильд глядела на Кнута – такого оживленного, радостного, – сердце ее сжимали тоска, сожаление, сострадание. В глубине души ее жило предчувствие беды, именно Кнута избравшей своей мишенью.

Однако Гуннхильд старалась ничем не выдать своих истинных чувств и улыбалась, отвечала на добрые пожелания. Вот появилась резная высокая повозка – на ней-то ее и привезли сюда ночью, – на повозку водрузили разделанную тушу коня, голова и ноги которого остались в жертвенном кругу. Туда же поднялись Кнут и Гуннхильд, родственники жениха пошли впереди, и повозка тронулась назад к усадьбе Эбергорд. Ликующая толпа провожала ее до самых ворот, Гуннхильд улыбалась, держась за руки Кнута, и солнце обливало золотыми лучами эту прекрасную пару, чей брак должен был принести столько блага объединившейся Дании.

* * *

Вечером в усадьбе был устроен пир. Среди прочего подавали похлебку на мясе жертвенного коня – разделяя трапезу с богами, люди еще раз приобщались к их благодетельной силе. Даже Рагнвальд в первый раз покинул свое заточение. За прошедшие три с лишним недели его рана настолько зажила, что он мог понемногу передвигаться, опираясь на костыль. И хотя до прежней силы и ловкости ему было еще далеко, на его уверенность и веселость хромота никак не влияла. Глядя, как он оживленно беседует с людьми, Гуннхильд еще раз подумала: никакой телесный недостаток не может испортить по-настоящему сильного и уверенного человека. Взять хотя бы Харальда – даже его заикание нравилось ей, делало его особенным. Ингер же лучилась радостью, подходя к Рагнвальду, чтобы наполнить его кубок или предложить еще кусочек мяса.

Епископ Хорит, разумеется, предпочел бы не присутствовать на языческом жертвенном пиру и провести время за молитвой в уединении, но Горм, возможно, не без тайного лукавства, послал за ним Регнера и Холдора: частью учтивыми речами, а частью и силой, подхватив под локти, те убедили епископа присоединиться к пирующим.

– Ты наш почетный гость, мы никак не может допустить, чтобы в день всеобщего веселья ты оставался в стороне! – приветствовал его Горм. – Садись на свое обычное место и порадуйся с нами! Подайте епископу чашу!

Ингер поднесла Хориту красивую серебряную чашу. Епископ опасливо взял чашу и с тревогой заглянул в нее, опасаясь, не жертвенная ли кровь там, но внутри обнаружилось красное вино. Не самое лучшее, судя по тому, что на лице его не отразилось блаженства, когда он пил.

– А теперь попробуй мяса! – продолжал Горм, и по приказу Тюры Хлода поднесла гостю миски с мясом и отваром на деревянном блюде. – Это главное угощение на нашем пиру, и ни один почетный гость не должен быть им обнесен!

– Но, конунг! – воззвал епископ. – Это ведь жертвенное мясо! Это конина!

– Именно так! Ты мой самый почетный гость, приехавший от самого Отты-кейсара! Я должен непременно почтить тебя, и будет непоправимым упущением, если ты будешь лишен самого главного дара сегодняшнего дня!

– Но, конунг, моя вера запрещает мне принимать участие в жертвенных пирах! – Епископ сидел очень прямо, словно стараясь уберечь нос от запаха мяса, которое уже стояло на столе прямо перед ним. – Апостол Павел писал: «Но если кто скажет вам: это идоложертвенное, то не ешьте ради того, кто объявил вам, и ради совести».

– Никому не рассказывай об этом! – Горм замахал руками, будто стремился сохранить тайну. – Если хоть один человек откажется принять участие в пире, боги разгневаются на нас и не дадут урожая и мира, о котором мы молили их сегодня весь день. И если виновником этого окажешься ты – боюсь, даже я не сумею защитить тебя от людского гнева! Тогда тебя, да и всех христиан заодно, посчитают виновниками войн и неурожаев, которые смогут случиться, и это грозит самыми страшными последствиями. Многие из ваших уже отказывались от жертвенного мяса и тем навлекали много бед на себя и других! Дети Гевьюн снова, как уже бывало, примутся изгонять христиан, разрушать церкви, даже убивать служителей Христа! Я ни за что не могу допустить, чтобы в моей стране произошли подобные бедствия, которые надолго рассорят нас с Оттой, а мы ведь всем сердцем желаем быть с ним в как можно более хороших отношениях!

– Скушай хоть кусочек! – смеясь, убеждала епископа Ингер, будто упрямого ребенка. – Совсем маленький кусочек, от этого тебе вреда не будет!